Предлагаем вниманию читателей два рассказа бывшего заведующего Общим отделом ЦК КПСС В. И. Болдина об истории находки катынских документов и секретных протоколов к пакту Молотова-Риббентропа:

• из книги воспоминаний Крушение пьедестала.
• из статьи "Над пропастью во лжи".

Особо стоит отметить что Болдин был сначала помощником, а затем критиком Горбачева (позже обвинив того в предательстве "интересов Родины") и активным участником ГКЧП, врагом как Горбачева, так и Ельцина.

В справке сотрудника I сектора Общего отдела ЦК КПСС В. Е. Галкина от 18.04.1989 говорится, что Болдин возвратил закрытый пакет с катынскими документами (см. также запись Галкина от 19.04.1989).

Интерес представляет опубликованное Болдиным письмо предыдущего заведующего Общим отделом А. И. Лукьянова Горбачеву от 01.12.1986, в котором упоминаются документы по катынскому делу из архива Политбюро ЦК КПСС.

Горбачев все-таки признал катынское преступление делом рук НКВД в 1990 году, но, заявив до этого об отсутствии расстрельных документов, он не мог предъявить их, не потеряв лицо. На основе каких данных делалось признание иллюстрируют копии документов, переданные Польше в 1992 году вместе с копиями документов закрытого пакета.

Документ 1: фрагмент из книги Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М. С. Горбачева, 1995, глава "Документы партии".

В начале 1987 года А. И. Лукьянова избрали секретарем ЦК и поручили курировать государственно-правовой отдел аппарата Центрального Комитета. Анатолий Иванович не без удовольствия покинул выматывающий силы общий отдел, который он возглавлял с 1983 года, и перешел в другой кабинет. Перед ним открывалось обширное поле новой деятельности — заниматься вопросами армии, КГБ, МВД, прокуратуры, всех административных и правоохранительных органов. С этим перемещением А. И. Лукьянова кончилась и моя помощническая деятельность у М. С. Горбачева.

После одного из Пленумов ЦК меня неожиданно пригласили в зал, где обычно в перерывы собирались члены Политбюро и секретари ЦК. Шел свободный разговор об итогах Пленума, вспоминали удачные и неудачные выступления, детали обсуждения доклада. М. С. Горбачев прервал беседу и сказал:

— А вот и смена Анатолию Ивановичу. Все вы Болдина знаете, и я прошу утвердить его заведующим общим отделом.

Для меня это было неожиданным. Месяца два назад М.С. Горбачев мимоходом подбросил такую мысль, но тогда я отказался, сказав, что не знаю бумажной работы и если я не нужен, то лучше бы вернуться в газету.

— Да я просто не выдержу этой бумажной карусели и "загнусь", — сказал я.

— Что же, ты думаешь, я на смерть тебя посылаю? — ответил Горбачев. — Это очень нужное мне дело, и я тебя прошу помочь.

Разговор продолжения не имел, возможно, его смутил мой отказ или вопрос не был окончательно решен и это была "пристрелка" для уточнения позиций. Во всех случаях я противился как мог, ибо каждая моя клетка бунтовала против непонятного для меня занятия, опасности быть накрепко привязанным к креслу. По своему характеру и опыту работы я предпочитал трудиться сам и руководить собой, а не кем-то. И вот теперь этот вызов в зал, где сидели руководители партии, и слова генсека о моем назначении. Послышались голоса членов Политбюро ЦК, подтверждающие правильность решения. И Горбачев тотчас подписал постановление, подготовленное, видимо, А. И. Лукьяновым, о моем назначении.

И на меня обрушилось сложное и мало мне знакомое дело. Я болезненно перестраивался. Если в прошлом уходил с работы около девяти часов вечера, то теперь едва успевал управляться к 12 часам ночи.

Что же представлял из себя общий отдел ЦК и чем он занимался?

Структуры его зародились еще в начале 20-х годов при Сталине. Он вырос из особого сектора ЦК и обслуживал Политбюро, Секретариат, Пленумы Центрального Комитата, все отделы его аппарата, которым направлялись документы, поступали письма граждан, а также контролировал движение и исполнение всех исходящих материалов, подготовленных для рассмотрения в высших политических органах партии, ее местных комитетах и организациях. Объем этих документов был огромен. Последнее время в ЦК поступало за год более миллиона писем от населения, десятки тысяч различных документов и материалов, в которых ставились актуальные вопросы работы партийных, советских и хозяйственных органов, а также разнообразная информация о состоянии дел на местах. Приблизительно такой же поток почты направлялся в республики, края, области, вплоть до отдельных районов.

Весь этот поток документов в ЦК поступал и направлялся, как говорится, через одни ворота — общий отдел. Почта сразу распределялась по соответствующим отделам ЦК, а также направлялась секретарям и членам Политбюро ЦК КПСС. Она бралась на учет и держалась на контроле до тех пор, пока не принималось соответствующее решение и заявители не получали ответа.

[...]

В архиве Секретариата хранились материалы, относящиеся к компетенции этого партийного органа, а главным хранилищем считался Кремлевский архив Политбюро ЦК. С середины 20-х годов в нем накапливались документы деятельности высшего партийного и государственного руководства. В нем хранились стенограммы пленумов ЦК и съездов КПСС, рабочие записи и протоколы заседаний Политбюро, разнообразный информационный материал партийных комитетов республик, краев, областей, министерств, ведомств, научно-исследовательских институтов, конструкторских бюро, НКВД — МГБ — КГБ, Министерств внутренних и иностранных дел, обороны, Генштаба вооруженных сил страны, личные документы многих видных партийных, советских и государственных деятелей, руководителей компартий зарубежья. За многие десятилетия фонды архива значительно выросли, и разобраться в них, несмотря на хорошо поставленное дело, непросто. Помню один из первых докладов о содержании фондов. Я пришел в архив первого сектора, и товарищи показали мне хранилище, частично размещенное в бывшей квартире Сталина и в глубоких подвалах здания правительства в Кремле. Все документы хранились в специальных контейнерах при постоянной температуре и влажности. Отдельный отсек занимали документы так называемой "особой папки" и материалы, хранящиеся в закрытых еще в 30-е годы пакетах. Не меньший интерес представляют и другие документы. После осмотра архивов я доложил М. С. Горбачеву о своих выводах и предложил хотя бы часть хранящихся материалов открыть для общественности. В отделе родилась идея издавать для этих целей специальный журнал, в котором читатели могли бы знакомиться не только с текущими материалами ЦК, но и с архивом. М. С. Горбачев, все члены Политбюро поддержали эту инициативу, и скоро общий отдел стал издавать "Известия ЦК КПСС". В журнале были обнародованы впервые многие интересные подлинные записки, информации, решения партии и правительства, позволившие по-новому взглянуть на некоторые факты истории страны. Особенно большое место заняли публикации Комиссии Политбюро ЦК по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30—40-х и начала 50-х годов. Подбор материалов для публикации позволил еще раз и более внимательно изучить архивные документы.

Мне рассказывали, что, просматривая личный архив бывшего председателя НКВД Ежова, работники архива обнаружили папку документов, относящихся к трагической гибели В. Маяковского. Там находились некоторые его предсмертные письма, в том числе к правительству, пистолет, кажется, системы "боярд", из которого он стрелялся, и пуля, пробившая его сердце.

Позже, листая эти материалы, которые по разрешению М. С. Горбачева отдел готовился передать в музей В. Маяковского и опубликовать в одном из изданий, чтобы положить конец всем нелепым слухам об убийстве поэта, я думал о том, сколько еще неожиданного хранится в этих главных тайниках государства в подвалах Кремля.

Мои предшественники по работе в отделе, и прежде всего А. И. Лукьянов, полагаю, не раз докладывали генеральным секретарям ЦК, в частности М.С. Горбачеву, о материалах архива, в том числе и тех, которые были в закрытых пакетах. Сказал об этом и я, но М. С. Горбачев отмолчался. Возможно, он лучше меня знал об этом массиве документов и просто не ведал, что с ним делать. Это предположение подтверждали и некоторые факты. Как-то перед одной из встреч с В. Ярузельским М. С. Горбачев дал срочное поручение:

— Где-то в архиве должна быть информация по Катынскому делу. Быстро разыщи ее и заходи ко мне.

Я попросил срочно найти такой документ в архиве. Документ действительно разыскали довольно скоро. Часа через два мне принесли два закрытых пакета с грифом "совершенно секретно" и припиской, что вскрыть их можно только с разрешения заведующего отделом. Разумеется, и генсека или доверенного его лица.

— Нашел? — спросил Михаил Сергеевич, когда я появился в его кабинете.

— Не знаю, то ли это, — ответил я, подавая ему конверты.

Он вскрыл их, быстро пробежал несколько страничек текста, сам запечатал пакеты, проклеив липкой лентой. Возвращая документы, сказал:

— В одном речь идёт об истинных фактах расстрела поляков в Катыни, а во втором — о выводах комиссии, работавшей после освобождения Смоленской области в годы войны. Храните получше и без меня никого не знакомьте. Слишком все это горячо.

Знаю, что позже о необходимости предать гласности все материалы Катынской трагедии в ЦК КПСС лично к М. С. Горбачеву не раз обращалась польская сторона, В. Ярузельский, специально созданная совместная советско-польская комиссия. Предлагали это сделать и В. А. Крючков, В. М. Фалин, но генсек-президент не реагировал на просьбы, записки на его имя остались без ответа, а общему отделу он запретил что-либо выдавать из документов по этому вопросу. Более того, говорил сам и поручил сообщить польской стороне, что достоверных фактов о расстреле, кроме тех, что были обнародованы еще во время войны, не найдено. Теперь М. С. Горбачев был серьезно повязан этой ложью. И это, надо сказать, был еще не самый большой его обман, который он применял для введения в заблуждение нашего и мирового общественного мнения.

Я не раз пытался понять, почему генсек-президент, продолживший вслед за Н. С. Хрущевым разоблачение необоснованных репрессий Сталинского периода, вдруг останавливался и начинал юлить и лгать. Ну что может быть страшнее для КПСС признания того, что с благословения некоторых ее лидеров гибли тысячи соотечественников, коммунистов и беспартийных, граждан многих зарубежных стран, о чем мир уже знал. Зачем же теперь архитектору перестройки и обновления вдруг понадобилось утаивать это преступное убийство? Думаю об этом и не нахожу ответа. Но на решения М. С. Горбачева, как я понимал, даже очень серьезные, иногда оказывали влияние самые тривиальные интересы и причины.

[...]

Архив Политбюро ЦК, ставший впоследствии личным архивом президента СССР, таил и много ответов на другие вопросы, которые волновали общественность нашей страны и других государств мира.

Так случилось, например, с документами, относящимися к советско-германским переговорам 1939 года. Мировую общественность давно интересовали секретные протоколы, подписанные Риббентропом и Молотовым. В них речь шла о новой границе на наших западных рубежах, отходе к Советскому Союзу ряда районов соседних стран. После второй мировой войны в архивах "третьего рейха" были найдены копии этих документов. Но советская сторона никогда не признавала их подлинности. Да и у многих западных специалистов были сомнения насчет того, не являются ли эти копии фальшивкой, составленной в недрах германского МИД или разведки. Поэтому вопрос то приобретал актуальность, то интерес к нему угасал. Но секретные протоколы, угодно это было кому-то или не угодно, существовали. До 1956 года они хранились в сейфе В. М. Молотова, а с уходом его с политической арены были переданы в ЦК КПСС и хранились в архиве Политбюро. О них мало кто знал, но где-то в середине 70-х годов ими заинтересовался А. А. Громыко, и, если судить по некоторым записям, протоколы были направлены в МИД СССР.

И вот во второй половине 80-х годов интерес к этим документам резко возрос. Когда я вступил в должность заведующего общим отделом ЦК, мне доложили, что секретные протоколы хранятся в архиве. Причем оказалось, что они не законвертованы, не имеют особых грифов и штампов, а потому могли быть доступны многим работникам ЦК. Я попросил, чтобы документы показали мне, и немедля пошёл на доклад к М. С. Горбачеву. Секретные протоколы состояли, если мне не изменяет память, из двух листков текста, завизированных Риббентропом и Молотовым, а также довольно большой карты западных районов СССР и сопредельных стран, подписанной Риббентропом и Сталиным. Подпись Молотова на секретном протоколе была сделана латинскими буквами. Главная загадка, которая всех сбивала с толку или была причиной сомнений в подлинности немецких копий протоколов, больше не существовала. Изменяя своим правилам, В. М. Молотов действительно подписался латинскими буквами. Не думаю, что это случайность. В таких вопросах импровизаций не бывает. Скорее всего, он рассчитывал на то, что достоверность документа может быть поставлена под сомнение. [это совсем не так - КМ] Впрочем, Сталин не хитрил, и три буквы его имени и фамилии "И. Ст." на карте ставили все на свои места.

М. С. Горбачев внимательно прочитал протокол и развернул на столе карту со старой и новой советской границей на Западе. Это была крупномасштабная карта с обозначением городов, населенных пунктов, железных и шоссейных дорог, рек, возвышенностей и низменностей. Все надписи на ней были сделаны на немецком языке. Генсек изучал линию согласованной границы, разделившей полвека назад две могущественные державы, и комментировал свои наблюдения, изредка задавая мне вопросы. Он не удивился наличию таких документов, скорее в его интонации было раздражение, что пришлось прикоснуться к прошлому.

— Убери подальше! — сказал он в заключение.

А между тем интерес к секретным протоколам в стране и за рубежом возрастал. Их стали искать В. М. Фалин, А. Н. Яковлев. Я доложил об этом М. С. Горбачеву. Он коротко бросил:

— Никому ничего показывать не надо. Кому следует — скажу сам.

Время шло. И вот на Съезде народных депутатов, где обсуждался вопрос о секретных советско-германских протоколах и о положении в Прибалтийских республиках, М. С. Горбачев нeожидaннo для меня сказал, что все попытки найти этот подлинник секретного договора не увенчались успехом. Зачем понадобилось ему говорить неправду на весь мир, сказать достоверно не могу. Либо он в ту пору считал, что приподнесённые коммунистам, всему народу уроки правды лично его не касаются, либо он был еще связан пуповиной с прошлым, либо опасался последствий откровенности. А некоторые его защитники не нашли ничего лучшего, как сказать, что общий отдел знал о документах той поры, но утаил от генсека. Это утверждал и Горбачев. Он не захотел сказать правду и взять на себя ответственность за то, что ввел в заблуждение общественное мнение. В общем эта ложь не помогла ему ни сохранить Советский Союз, ни удержаться на посту лидера государства. Последующими своими решениями Горбачев в нарушение Конституции способствовал тому, чтобы республики Прибалтики вышли из Союза.

Спустя некоторое время после своего выступления на Съезде народных депутатов М. С. Горбачев спросил меня как бы между прочим, уничтожил ли я протоколы. Я ответил, что сделать это без специального решения не могу.

— Ты понимаешь, что представляют сейчас эти документы?!

После того как на весь мир М. С. Горбачев заявил, что не видел секретных протоколов, я догадывался, сколь взрывоопасна эта тема. Ему хотелось бы навсегда забыть о ней, но уничтожить подобные документы не так-то просто. Особенно когда к ним присоединилась еще довоенная информация по Катыни. Все это было миной замедленного действия, способной взорваться в любой момент и обречь Горбачева на моральную и политическую смерть. Зная о прошлых делах, связанных и с трагедией польского народа, и с секретными договоренностями СССР и Германии, президент СССР вводил в заблуждение Верховный Совет, Съезд народных депутатов СССР, народ нашей страны и других государств мира.

Добровольцев уничтожить подобные документы не было, а принять самому такое решение архитектор перестройки и автор теоретического опуса о новом мышлении опасался. Совершить же это тайно возможности не имелось. Документы были, как я знал, многократно зарегистрированы в различных книгах и картотеках. Чтобы замести следы, требовалось уничтожить эти книги, ибо переписать регистрационные книги довоенных лет заново — нереально. Да об этом узнал бы широкий круг людей, которые никогда не пошли бы на такую авантюру. В отличие от многих государственных архивов в хранилище Политбюро существовал весьма строгий порядок. Стоило какому-то документу задержаться даже у генсека, как тотчас следовали напоминания. Так что в этом архиве, полагаю, документы сохранялись полностью.

Документ 2: статья "Над пропастью во лжи" из Совершенно секретно от 01.03.1999.

На протяжении нескольких лет в средствах массовой информации идет обсуждение вопросов, связанных с историей существования секретных протоколов, заключенных между Советским Союзом и Германией по поводу разграничения пограничной линии на территории Польши и некоторых стран Прибалтики. Я и сегодня не стал бы касаться этого вопроса, так как считаю, что в любой стране есть и будут секреты, что опрометчивое открытие архивов может поссорить не только правительства, но и народы, привести к последствиям, которые не оправдают принцип гласности. Но слишком уж много благоглупостей успели высказать в связи с этими протоколами. Было много спекуляций, в том числе в зарубежной печати. Мне уже приходилось касаться этой темы, но я не раскрывал все детали, в том числе об осведомленности Горбачева, предоставляя возможность ему самому покаяться в своей лжи. К сожалению, рассчитывать на порядочность бывшего лидера нам не приходится.

Поскольку история подписания секретных протоколов Риббентропа – Молотова достаточно известна, остановлюсь только на фактах, ставших известными мне от людей, работавших близко к Сталину, в том числе и тех, кто участвовал или был как-то связан с изъятием материалов, хранившихся в личном сейфе Сталина.

Смерть Сталина сняла ограничения на доступ членов Президиума ЦК к документам его архива. Еще не состоялись похороны вождя, а Хрущев, Маленков, Берия, Молотов и другие помчались в кремлевский кабинет и вскрыли его личный сейф. В этом сейфе было, как мне рассказывали, много любопытного. Члены Президиума ЦК быстро разобрали бумаги, которые имели отношение лично к ним. Молотов среди прочего изъял и подлинники секретного протокола. С 1953 года они находились в его личном сейфе. И только после освобождения от должности министра иностранных дел он переправил их в ЦК КПСС, и они попали во второй сектор Общего отдела.

В 1957 году новый министр иностранных дел Андрей Андреевич Громыко, информированный кем-то из своих сотрудников или членов Политбюро, запросил в ЦК КПСС секретный протокол. В это время на Западе всплыл вопрос о разделе Польши между Германией и СССР и появилась публикация копии секретного протокола и секретная карта, подписанная Риббентропом и Сталиным, с определением линии введения немецких и советских войск. Наши мидовские работники, а равно и государственные деятели, напрочь отказались признать эти копии соответствующими оригиналам. Основным аргументом против признания их подлинными была подпись Молотова, сделанная латинскими буквами. Никогда прежде и в последующем Молотов так не подписывался. Это хорошо знали и специалисты западных спецслужб, и дипломаты. Поэтому вопрос о подлинности копии документов никогда не мог стать реальностью. И после вспышки интерес к появлению копии затухал, и вопрос заключался лишь в том, почему сохранилась копия в германских архивах и куда пропал немецкий вариант подлинника. Поэтому ходили различные версии, в том числе и та, что один из офицеров германской разведки снял фотокопию с карты, а копии текста, если я не ошибаюсь, не было.

Насколько мне известно, пакет с этими документами из архива ЦК КПСС был вторично направлен в МИД и пролежал там долгое время, прежде чем вернулся в ЦК КПСС. Позже мидовские работники еще раз достаточно долго держали его у себя.

Дальнейшие перипетии, связанные с подлинниками секретных протоколов, мне неизвестны. Однако, зная систему хранения документов в архивах ЦК, я уверен, что без разрешения генсека и заведующего Общим отделом они не могли попасть в руки постороннему.

Но обо всем этом я узнал много позже.

До февраля 1987 года я был помощником Генерального секретаря ЦК КПСС. А 2 февраля, во время перерыва на Пленуме ЦК КПСС, посвященном вопросам кадровой работы, охрана отыскала меня, сообщив, что Михаил Сергеевич Горбачев просит пройти в комнату отдыха членов Политбюро. Мне не раз приходилось бывать там, докладывая информацию о состоявшемся Пленуме, ожидать правки документов, согласования формулировок. И на этот раз все сидели и по установившейся традиции пили чай. На столах стояла выпечка, конфеты, что-то еще. Я даже не успел и поздороваться со всеми, как Горбачев произнес:

– А вот и новый заведующий Общим отделом.

Повернувшись ко мне, он сказал:

– Мы избираем Анатолия Ивановича Лукьянова секретарем ЦК по административным органам. А тебя я рекомендую заведующим Общим отделом. – И, обращаясь к присутствующим, добавил: – Все вы, как я полагаю, знаете Болдина, сотрудничали с ним, а он знает круг новых обязанностей и вопросы работы с документами, контроля. Нет возражений?

– Нет.

Я вышел из зала, шокированный бесцеремонностью, с какой все было сделано, и думая о новой работе, в которой я пока ничего не понимал. Под мое начало переходил самый крупный отдел ЦК, насчитывающий свыше шестисот человек. А главное, я не знал всех тонкостей работы с документами. Лишь через восемь – десять месяцев я смог разобраться в этом море материалов, протоколов, записок, решений.

Мои предшественники по работе в отделе, и прежде всего А. И. Лукьянов, К. М. Боголюбов, К. У. Черненко, полагаю, не раз докладывали Генеральным секретарям ЦК, в частности Михаилу Сергеевичу Горбачеву, о материалах архива, в том числе и тех, которые были в закрытых пакетах. Сказал об этом и я, но Горбачев отмолчался. Возможно, он лучше меня знал об этом массиве документов и просто не ведал, что с ним делать. Это предположение подтверждали и некоторые факты. Как-то перед одной из встреч с Ярузельским Горбачев дал срочное поручение:

– Принеси мне документы по Катынскому делу.

Я попросил срочно найти эти документы в архиве. Часа через полтора мне принесли два закрытых пакета с грифом «совершенно секретно» и припиской, что вскрыть их можно только с разрешения заведующего Общим отделом. Разумеется, и генсека, хотя это на пакетах и не значилось. Сам вскрывать пакеты я не стал.

– Нашел? – спросил Михаил Сергеевич, когда я появился в его кабинете.

– Не знаю, то ли это, – ответил я, подавая ему конверты.

Он вскрыл их, быстро просмотрел несколько страничек, сам запечатал пакеты, проклеив липкой лентой, и, возвращая их, сказал:

– В одном за подписью Берии речь идет об истинных фактах расстрела поляков в Катыни, а во втором – о выводах комиссии, работавшей после освобождения Смоленской области в годы войны и пришедшей к выводу, что это дело рук фашистов. Храните получше и без меня никого к ним не подпускайте. Слишком все это горячо.

Знаю, что позже о необходимости предать гласности все материалы Катынской трагедии в ЦК КПСС лично к Горбачеву не раз обращалась польская сторона, специально созданная совместная советско-польская комиссия, в которую входили от МИДа Л.Ф. Ильичев и от Института марксизма-ленинизма Г. Л. Смирнов. Запрашивали документы В. А. Крючков, В. М. Фалин, но генсек-президент не реагировал на просьбы, и все обращения, записки на его имя остались без ответа, а Общему отделу он запретил выдавать эти документы. Более того, говорил сам и поручил сообщить польской стороне, что достоверных фактов о расстреле, кроме тех, что были обнародованы еще во время войны, не найдено. Горбачев был серьезно повязан этой ложью. И это, надо сказать, был еще не самый большой его обман, который он применял для введения в заблуждение нашего и мирового общественного мнения.

Архив Политбюро ЦК, ставший впоследствии личным архивом президента СССР, а затем России, таил и много ответов на другие вопросы, которые волновали общественность нашей страны и других государств мира.

В 1987 году мне доложили, что в нем хранятся и секретные протоколы, относящиеся к советско-германским переговорам 1939 года. Я не мог не доложить об этом Горбачеву. Он не удивился, только сказал, чтобы ему их показали. Оказалось, секретные протоколы не законвертованы, не имеют особых грифов и штампов, а потому могли быть доступны многим работникам ЦК. Если мне не изменяет память, это были два листка текста, завизированного Риббентропом и Молотовым, а также довольно большая карта западных районов СССР и сопредельных стран, подписанная Риббентропом и Сталиным. Изменяя своим правилам, Молотов действительно подписался на протоколе латинскими буквами. Не думаю, что это случайность. В таких вопросах импровизаций не бывает. Скорее всего, он рассчитывал на то, что достоверность документа может быть поставлена под сомнение. [это совсем не так - КМ] Сталин не хитрил, и три буквы его имени и фамилии «И. Ст.» на карте ставили все на свои места.

Горбачев внимательно прочитал протокол и развернул на столе карту со старой и новой советской границей на Западе. Это была крупномасштабная карта с обозначением городов, населенных пунктов, железных и шоссейных дорог, рек, возвышенностей и низменностей. Все надписи на ней были сделаны на немецком языке. Генсек изучал линию согласованной границы, разделившей полвека назад две могущественные державы, и комментировал свои наблюдения, изредка задавая мне вопросы. Он не удивился наличию таких документов, скорее, в его интонации было раздражение, что пришлось прикоснуться к прошлому.

– Спрячь, – сказал он в заключение.

А между тем интерес к секретным протоколам в стране и за рубежом возрастал. Их стали искать Фалин, МИД. Я доложил об этом Горбачеву. Он коротко бросил:

– Никому ничего показывать не надо. Кому следует – скажу сам.

Время шло. И вот на Съезде народных депутатов, где обсуждался вопрос о протоколах и положении в Прибалтийских республиках, Горбачев неожиданно для меня сказал, что все попытки найти этот подлинник секретного договора не увенчались успехом. Зачем понадобилось ему говорить неправду на весь мир, утверждать достоверно не могу. А некоторые его защитники не нашли ничего лучшего, как сказать, что Общий отдел знал о документах той поры, но утаил от генсека. Это стал утверждать впоследствии и Горбачев. Только эта ложь не помогла ему ни сохранить Советский Союз, ни удержаться на посту лидера государства. Последующими своими решениями он в нарушение Конституции способствовал тому, чтобы республики Прибалтики вышли из Союза.

Спустя некоторое время после выступления на Съезде народных депутатов Михаил Сергеевич Горбачев спросил меня как бы между прочим, уничтожил ли я протоколы. Я ответил, что сделать это без специального решения Политбюро не могу.

– Ты понимаешь, что представляют сейчас эти документы?!

Но я понимал, что документы были зарегистрированы во многих книгах наряду с другими секретными материалами и уничтожить их я не мог.

Официальные и должностные лица разных ведомств и институтов активно искали документы об уничтожении белополяков в Катыни и секретные протоколы советско-германского соглашения в 1939 году. Как ни странно, их искал и МИД, в частности Громыко, хорошо знавший их содержание и адрес, по которому он их отправил. Более того, он даже создал комиссию, в которую включил своего заместителя Л. Ф. Ильичева, и поручил ему искать протоколы.

Ильичев позвонил мне и попросил принять его. С Леонидом Федоровичем мы были старыми и добрыми знакомыми – в 1961 году, будучи секретарем ЦК КПСС, он пригласил меня работать в свой аппарат. Я ответил, что готов встретиться в любое удобное для него время, и на другой день он подъехал ко мне и изложил поручение Громыко: выяснить, нет ли секретных протоколов в архивах ЦК КПСС и где их можно искать. Я сразу понял, что Громыко решил сыграть беспроигрышно: во-первых, дал понять, что в МИДе документов нет, во-вторых, визитом Ильичева намекнул, где надо искать, и, в-третьих, рассчитывал получить информацию, что руководство ЦК КПСС не считает своевременным обнародовать эти документы, несмотря ни на какую гласность.

Я не был уверен, что Ильичев, работавший секретарем ЦК, ничего не знает о документах. Поэтому, пользуясь теми же правилами, в которых так силен был Громыко, я спросил:

– А разве такого рода документы хранятся не в архивах МИДа?

Мне очень не хотелось говорить неправду Ильичеву, уважая его опыт, возраст и наши добрые отношения.

Леонид Федорович задумался. А затем сказал:

– Насколько я знаю, они хранились у Сталина и были изъяты из его сейфа после смерти. Дальнейшая судьба протоколов мне неизвестна. Война давно завершилась, возникли новые границы и нужда в таких документах отпадала. Возможно, они и уничтожены...

– Я не знал, что они были в сталинском сейфе, – начал я.

Леонид Федорович посмотрел на меня, понимая, что либо документов этих нет в ЦК, либо я ничего не знаю и не скажу ему, либо не хочу вообще говорить на эту тему.

– Тогда ты не знаешь многого. У Сталина в сейфе были найдены досье на многих руководителей партии, в том числе на Берию. Переписка с рядом лидеров коммунистического движения, покаянные письма некоторых видных военных и политических деятелей, технические записи разговоров Светланы и Василия. А главное – донесения агентов из числа высокопоставленных руководителей различных государств, стенограммы допросов, в частности Валленберга, письма соратников Троцкого. Мне Шуйский рассказывал, что были найдены собственноручно написанные письма Абакумова Сталину по разным вопросам разведки, агентов, в том числе содержащихся у нас. Одно из них было приблизительно следующего содержания: «...Товарищ Сталин, нами закончена порученная Вами работа с субъектом... (далее шел номер, а в скобках значилась фамилия – «Мюллер»), находящимся на уральском спецобъекте. В настоящее время получены все интересующие данные, о чем Вам было доложено. Сейчас возникает вопрос, продолжать ли содержать фигуранта на спецобъектах или в связи с отработкой интересующих тем, а также опасности утечки информации о данном лице окончательно закрыть этот вопрос. Прошу указания». Не верится, что речь идет о том самом Мюллере, но и другое на ум не приходит. Сталин был очень скрытный человек. Даже о найденном трупе Гитлера он не сказал ни военным, ни членам Политбюро. Может быть, это была большая игра, чтобы запутать всех, скрыть и смешать найденных и не найденных военных преступников. Сталин, как это ни покажется невероятно, имел своих информаторов и агентов из числа наиболее влиятельных политических деятелей и даже членов королевских семей и глав правительств.

Время шло, и вопросы о секретных протоколах активно поднимались некоторыми народными депутатами. Их не столько волновало содержание секретных протоколов, сколько обуревало желание раскрыть государственную тайну. Это отражало общую линию, занятую так называемыми «демократами», и прежде всего Собчаком, Станкевичем, Медведевым, Черняевым, Калугиным и им подобным.

Связанный словом Горбачева, я оказался в трудном положении. С одной стороны, я вынужден был молчать, что само по себе означало занять неискреннюю позицию, с другой – делать удивленное лицо даже перед теми, кого я уважал. Возможно, меня кто-то понимал, но от этого не становилось легче.

После того как на весь мир Михаил Сергеевич Горбачев заявил, что не видел секретных протоколов, введя в заблуждение Верховный Совет, Съезд народных депутатов СССР, народ нашей страны и других государств мира, я догадывался, сколь взрывоопасна эта тема. Особенно когда стала известна довоенная информация по Катыни. Все это превратилось в мину замедленного действия, способную взорваться в любой момент и обречь Горбачева на моральную и политическую смерть.

Добровольцев уничтожить подобные документы не было, а принять самому такое решение архитектор перестройки и автор теоретического опуса о новом мышлении опасался. Совершить же это тайно возможности не имелось. Документы ведь были многократно зарегистрированы в различных книгах и картотеках. Чтобы замести следы, требовалось уничтожить эти книги, ибо переписать регистрационные книги довоенных лет заново – нереально. Да об этом узнал бы широкий круг людей, которые никогда не пошли бы на такую авантюру. В отличие от многих государственных архивов в хранилище Политбюро существовал весьма строгий порядок. Стоило какому-то документу задержаться даже у генсека, как тотчас следовали напоминания. Так что в этом архиве, полагаю, документы сохранялись полностью.

Пресса, которую нельзя назвать в данном случае порядочной, во всяком случае, вдумчивой, не нашла ничего лучшего, как подхватить ложь Горбачева и уверять всех, что Общий отдел и лично я утаили от генсека столь важные документы.

Поэтому я решил представить присланный мне недавно документ из архива, который подтверждает, что Горбачев все знал еще до моего прихода в Общий отдел. И знакомил его с этими документами Лукьянов.