В последней декаде февраля – первых числах марта Сталиным и Берией было подготовлено сов. секретное решение Политбюро ЦК ВКП(б) о расстреле польских офицеров, полицейских, узников тюрем и депортации их семей в Северный Казахстан, утвержденное 5 марта[2]. В соответствии с ним в апреле – мае 1940 г. были расстреляны 21 857 польских офицеров, полицейских, узников тюрем западных областей УСССР и БССР. По решению этой же инстанции от 2 марта были депортированы в Северный Казахстан 66 000 членов их семей[3]. Эти военные преступления и преступления против человечности скрывались с особой тщательностью.
13 апреля 1943 г. берлинское радио информировало мир о захоронении в Катынском лесу 10 тысяч польских офицеров, расстрелянных НКВД весной 1940 г. (в действительности там покоились тела 4 400 польских военнопленных). В ответ 15 апреля Совинформбюро обвинило в расстреле поляков гитлеровцев. Правда была нежелательна не только сталинскому руководству, но и лидерам союзных с СССР стран[4]. Воспользовавшись обращением правительства В. Сикорского в Международный Комитет Красного Креста с просьбой расследовать гибель своих офицеров в Катыни, сталинское руководство приостановило с ним дипломатические отношения[5].
В связи с приближением советских войск к Катынскому лесу близ Смоленска 22 сентября 1943 г. начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Георгий Александров обратился к начальнику Главного политического управления Красной Армии Александру Щербакову с письмом. Он предложил срочно создать комиссию в составе представителей от Чрезвычайной Государственной Комиссии по установлению и расследованию немецко-фашистских злодеяний (ЧГК) и следственных органов «для разоблачения немецкой провокации»[6].
На следующий день после освобождения Смоленска, 26 сентября, главный хирург Красной Армии Николай Бурденко был приглашен в ЧГК, где академик Илья Трайнин передал ему указание наркома иностранных дел Вячеслава Молотова выехать в Смоленскую область для участия в расследовании немецко-фашистских злодеяний. Трайнин посчитал, что это задание включает в себя и расследование катынского расстрела, о чем и информировал выдающегося нейрохирурга.
На следующий день Бурденко писал Молотову: «… Я получил Ваше указание об обследовании Смоленской области и, в частности, Катынской трагедии…»[7]. В резолюции Молотова, адресованной Андрею Вышинскому, говорилось: «Я о Катыни ничего не говорил т. Трайнину. Нужно обдумать, когда и как браться за это дело. Тов. Трайнин поторопился с дачей поручения т. Бурденко». В результате главный хирург Красной Армии и сотрудники ЧГК выехали в Смоленск, но к катынскому делу до второй декады января 1944 г. их не допускали. Возглавил же «предварительное расследование» сам нарком госбезопасности Всеволод Меркулов, руководивший расстрельной операцией в отношении поляков в апреле-мае 1940 г. В Катынь сразу же выехала большая группа оперативных работников центрального аппарата НКВД. Совместно с сотрудниками УНКВД по Смоленской области они делали все, чтобы уничтожить доказательства вины НКВД, сфабриковать поддельные «документы» с более поздними датами и другие «доказательства» ответственности германских властей за расстрел поляков. Оперативники огородили место массовых захоронений, задержали многих работавших при немцах в Смоленске и ближайших к Катынскому лесу деревнях людей[8]. За сотрудничество с оккупантами они подпадали под действие Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 г., который предусматривал высшую меру наказания – смерть через повешение[9]. Естественно, на допросах недавние коллаборационисты незамедлительно давали согласие говорить все, что им велели люди Меркулова, лишь бы им простили их вину. Зачастую они просто подписывали уже заранее составленное заявление или протокол допроса[10]. В результате дачи заведомо ложных показаний уголовные дела против этих людей прекращались, а сами они оказывались на свободе. Так, из тюрьмы выпустили будущих ключевых так называемых «свидетелей» по катынскому делу – директора обсерватории, работавшего при немцах вице-бургомистром Смоленска, Бориса Базилевского и его друга профессора физики Смоленского медицинского института Иллариона Ефимова. Оба они более 3-х месяцев содержались под стражей в Смоленской тюрьме по обвинению в измене Родине (ст. 58-1, пункт «а» УК РСФСР). 5 января 1944 г. их освободили после того, как они дали органам требуемые ими показания и собственноручную подписку. В последней говорилось, что никогда, никому и ни при каких обстоятельствах он не будет разглашать ставшие известными ему в ходе допросов сведения, которые де составляют государственную тайну[11]. Показания Ефимова были призваны придать достоверность словам важнейшего лжесвидетеля, подготовленного оперативниками Меркулова, – профессора Базилевского. Последний выступал и перед членами Комиссии Бурденко, и на Нюрнбергском процессе. Он сообщил якобы со слов бургомистра Смоленска Бориса Меньшагина, что немецкий комендант фон Швец сообщил тому о директиве из Берлина ликвидировать польских военнопленных, а через какое-то время и о ее выполнении[12].
К 10 января 1944 г. была составлена обширная справка, подписанная Меркуловым и зам. наркома внутренних дел Сергеем Кругловым[13]. 13 января 1944 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение «О создании Специальной комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу (близ Смоленска) военнопленных польских офицеров». Председателем ее был назначен Бурденко. В нее вошли известный писатель Алексей Толстой, митрополит Киевский и Галицкий, экзарх Украины Николай, нарком просвещения академик Владимир Потемкин, председатель Исполкома Комитета советских обществ Красного Креста и Красного Полумесяца Сергей Колесников, председатель Всеславянского комитета СССР Александр Гундоров и др. При этом Сталин лично вычеркнул именя Ванды Василевской и Болеслава Дробнера из проекта этого решения, предлагавшегося Молотовым[14].
Лишь 18 января члены Специальной комиссии прибыли в Смоленск, а уже 22 числа была проведена пресс-конференция для иностранных журналистов, в ходе которой утверждалось, что массовое уничтожение польских военнопленных в Катыни – дело рук немецко-фашистских захватчиков[15]. Спустя два дня, 24 января было подписано Сообщение Комиссии Бурденко. Сравнение его со справкой Меркулова – Круглова от 10 января свидетельствует о единообразии их структуры и выводов. Более того, в них совпадают даже ошибки в написании фамилий и инициалов свидетелей[16].
В целях популяризации Сообщения Специальной Комиссии была подготовлена брошюра «Правда о Катыни», изданная в 1944 г. под вывеской Союза польских патриотов в СССР. Польское правительство в Лондоне в соответствии с директивами английских властей для печати постановило не реагировать на Сообщение советской комиссии[17].
Выводы Сообщения Комиссии Бурденко советское руководство попыталось подкрепить авторитетом Международного военного трибунала в Нюрнберге, а руководство «дружественной» Болгарии, занятой советскими войсками, – организацией процесса над болгарскими участниками катынского и винницкого дел.
Процесс в Софии проводился в феврале 1945 г. на основании декрета о народном суде над виновниками вовлечения Болгарии в мировую войну против союзных народов и за злодеяния, связанные с нею. По делу был арестован и заключен в тюрьму доцент судебной медицины Софийского университета Марко Антонов Марков. Его подельниками стали представитель Болгарии в прогерманской комиссии Георгий Михайлов и несколько болгарских архимандритов, участвовавших в осмотре могил в Виннице в июле 1943 г.[18]
Марков являлся представителем Болгарии в созданной германскими властями Международной комиссии судмедэкспертов, выехавшей 28 апреля 1943 г. в Катынь и уже 30 апреля представившей свое заключение[19]. Будучи арестованным в конце 1944 г. просоветскими властями своей страны, он, дабы избежать сурового приговора, согласился дать «собственноручные показания», которые дважды дополнял. В них Марков представил катынское дело как «немецкую инсценировку», «разоблачал» методы подготовки протокола Международной комиссии, подчеркивал, что в своем акте осмотра единственного трупа он не счел нужным сделать вывод о времени смерти польского офицера. Эти мотивы были развиты и во время его выступления в суде в Софии, стенографическая запись которого насчитывает более 200 страниц. В результате дачи желательных властям показаний Марков был оправдан и выпущен из тюрьмы. Впоследствии этот человек был вынужден выступать с подобными же показаниями в качестве свидетеля обвинения в Нюрнберге, «разоблачая» методы давления немцев на членов комиссии и поверхностное расследование прогерманской комиссией катынского дела[20].
Попытка организовать в 1945 г. судебный процесс над поляками – участниками эксгумации в Катыни была предпринята Министерством юстиции и Прокуратурой Польской Республики. 15 августа министр юстиции ПНР Хенрик Свентковский и прокурор по особым делам Ежи Савицкий встретились с заместителем наркома иностранных дел СССР Андреем Вышинским. Они сообщили ему о намерении привлечь к суду членов Польской комиссии Эмиля Скифского (заочно) и писателя Фердинанда Гётеля.
«Основной целью процесса, - отмечал в своем служебном дневнике Вышинский, - по мнению Свентковского и Савицкого, должно быть разоблачение провокационной роли немецкой пропаганды, которой в свое время поверило эмигрантское польское правительство, принявшее пропаганду Геббельса за доказательство мнимых преступлений советских властей»[21]. Перед процессом они планировали «подробно побеседовать с Советской комиссией, расследовавшей Катынское дело (проф. Прозоровский, Семеновский и др.)». Предлагалось также организовать поездку в Софию, Прагу и Финляндию для того, чтобы побеседовать с лицами, привлекавшимися к составлению «фальшивых документов о Катынской истории». Вышинский отметил «большое значение предполагаемого судебного процесса», рекомендовал своим польским гостям тщательно продумать его подготовку и выразил готовность оказать им содействие в организации поездок в Софию, Прагу и Хельсинки, а также консультировать их по всем возникающим вопросам. Он предложил Свентковскому и Савицкому письменно изложить план организации процесса и выделить те вопросы, по которым они хотели бы проконсультироваться с советскими коллегами[22]. Однако негативное отношение к планируемому процессу Станислава Миколайчика, занимавшего в то время пост заместителя премьер-министра ПНР привело к срыву намечавшегося судебного фарса.
Советское же руководство предприняло все возможные усилия, дабы добиться подкрепления Сообщения Специальной Комиссии авторитетом Международного Военного Трибунала (МВТ) в Нюрнберге. Еще в ходе Лондонской конференции по разработке соглашения о создании МВТ (26 июня - 8 августа 1945 г.) советский представитель, являвшийся заместителем председателя Верховного суда СССР, Иона Никитченко настоял на включении в Устав Международного Военного Трибунала статьи 21-й. Она обязывала суд принимать без доказательств доклады правительственных комиссий по расследованию злодеяний гитлеровцев. Именно таким докладом и было Сообщение Комиссии Бурденко. В то же время попытки Никитченко дополнить Устав прямым запрещением использовать процесс в целях распространения фашистской пропаганды и нападок на союзные страны оказались тщетными. Советская делегация уступила, учитывая, что статьи, обязывающие Трибунал принимать строгие меры против любых попыток, могущих вызвать неоправданную затяжку процесса, и исключать не относящиеся к делу заявления, включенные по инициативе американского представителя на Лондонской конференции Роберта Джексона, будут препятствовать подобным выступлениям обвиняемых и защитников[23].
8 августа 1945 г. Соглашение о судебном преследовании и наказании главных военных преступников, неотъемлемой частью которого являлся Устав МВТ, было подписано представителями СССР, США, Великобритании и Франции. 19 других Объединенных Наций присоединились к нему. 29 августа был обнародован первый список главных военных преступников.
Примечательно, что еще на самой ранней стадии подготовки Нюрнбергского процесса – 20 августа 1945 г. - начальник отдела Прокуратуры СССР государственный советник юстиции 3-го класса Николай Зоря, впоследствии один из помощников главного обвинителя на Нюрнбергском процессе, подписал доверенность К.В. Симоновой для получения из ЧГК материалов по Катыни[24].
5 сентября 1945 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о подготовке Нюрнбергского процесса. Направляя Сталину проект постановления ЦК ВКП(б), Молотов писал, что первый процесс должен начаться в Нюрнберге в конце октября, а к середине сентября следует представить обвинительные материалы в отношении 24 обвиняемых. В качестве члена МВТ от Советского Союза назначался Никитченко, главным обвинителем от СССР - прокурор Украины Роман Руденко[25]. Этим же решением была создана и специальная правительственная Комиссия по руководству подготовкой обвинительных материалов и работой советских представителей в МВТ в Нюрнберге во главе с Андреем Вышинским. Ее членами стали прокурор СССР Константин Горшенин, председатель Верховного суда СССР Иван Голяков, нарком госбезопасности Всеволод Меркулов, его заместитель Богдан Кобулов[26]. 6 сентября в нее был включен и глава армейской контрразведки «Смерш» Виктор Абакумов, 3 ноября - нарком юстиции Николай Рычков.
Документы этой Комиссии направлялись Сталину, Молотову, другим членам Политбюро. Вышинский и члены его Комиссии готовили директивы для советской делегации в Нюрнберге, подбирали обвинителей, переводчиков и др. работников. В Наркомате иностранных дел проблемами, связанными с Нюрнбергским процессом, ведал 3-й Европейский отдел. Активно участвовали в подготовке процесса Советская военная администрация в Германии (СВАГ), Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), а также все советские спецслужбы[27].
В первых числах сентября в Нюрнберг выехал начальник 2-го отдела «Смерш» полковник С.Н. Карташов. В течение почти всего процесса там находилась большая группа работников госбезопасности и «Смерша». Среди них: заместитель начальника следственного отдела Главного управления контрразведки (ГУКР) полковник М.Т. Лихачев, расстрелянный вместе с Абакумовым за фабрикацию дел с применением пыток; старший следователь 6-го отдела ГУКР капитан Павел Гришаев, руководивший впоследствии бригадой по делу Еврейского антифашистского комитета и др. Они следили за каждым шагом советских представителей на процессе, внося нервозность в их работу. На заседании правительственной Комиссии по Нюрнбергскому процессу Кобулов, в частности, заявил: «Наши люди, которые сейчас находятся в Нюрнберге, сообщают нам о поведении обвиняемых при допросах. В их ответах часто слышатся антисоветские выпады, а наш следователь товарищ Александров слабо парирует их». Последний был вынужден оправдываться, говоря, что выпадов никаких не было, а на допросах всегда присутствовал заместитель главного обвинителя от СССР Юрий Покровский[28].
Будучи уверенными, что статья 21-я Устава МВТ обязывает суд принимать без доказательств доклады правительственных комиссий по расследованию злодеяний гитлеровцев, советская сторона настояла на включении в обвинительное заключение тезиса о германской ответственности за расстрел польских офицеров в Катыни. В его англоязычный вариант был включён следующий текст: «В сентябре 1941 г. 925 польских офицеров, которые являлись военнопленными, были расстреляны в Катынском лесу близ Смоленска»[29] (число 925 соответствовало количеству эксгумированных Комиссией Бурденко тел). И английские, и американские обвинители советовали своим советским коллегам отказаться от этого обвинения, однако безуспешно[30].
Англоязычный текст обвинительного акта с данной вставкой был утвержден на заседании Комитета главных обвинителей 6 октября с двумя оговорками. Первую сделал главный обвинитель от США Роберт Джексон. Он направил своим коллегам от Великобритании, Франции и СССР следующее письмо: «Милостивые государи. В обвинительном акте против германских военных преступников Эстония, Латвия, Литва и ряд других территорий представлены как территории, относящиеся к СССР. Такая формулировка была предложена Советской делегацией и была принята во избежание задержки, которая могла иметь место в случае переделки текста. Обвинительный акт был подписан соответственно следующему пониманию и при следующих условиях: я не уполномочен разрешать вопрос признания или непризнания со стороны США прав Советского Союза на суверенитет над этими территориями. Поэтому подписание Обвинительного акта с вышеуказанной формулировкой в этой части не является ни признанием, ни отрицанием со стороны США или со стороны подписавшихся правительств прав Советского Союза на суверенитет». Советский же представитель оговорился, что он оставляет за собой право вносить коррективы в обвинительное заключение до утверждения его русскоязычного варианта[31].
Одной из таких корректив и стала замена цифры 925 расстрелянных польских офицеров на 11 000 человек[32]. Делая это, Москва стремилась не только ужесточить обвинение против немецкой стороны, но и закрыть вопрос о судьбе остальных офицеров и полицейских, находившихся в советском плену и расстрелянных по решению Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г.
18 октября Обвинительное заключение было вручено МВТ, каждому подсудимому и опубликовано одновременно в Москве, Вашингтоне, Лондоне и Париже.
20 ноября Международный Военный Трибунал в торжественной обстановке открыл свое первое судебное заседание.
Учтя негативный опыт руководства советскими представителями из Москвы, Политбюро ЦК ВКП(б) 21 ноября решило создать еще одну Комиссию, теперь уже в Нюрнберге под председательством все того же Вышинского. Его заместителем стал Горшенин, который в отсутствие в Нюрнберге председателя Комиссии фактически руководил большую часть времени ее работой и почти ежедневно направлял в НКИД и Сталину в Сочи телеграммы о ходе процесса[33]. Членами Комиссии являлись профессора Арон Трайнин, Борис Маньковский, член-корреспондент АН СССР М.С. Строгович, Л.Ф. Кузьмин. Политбюро вменяло им в обязанности обеспечить всю необходимую помощь и содействие Никитченко и Руденко в их работе во время судебного процесса, а также своевременно информировать Советское правительство о ходе судебного процесса, представлять на предварительное рассмотрение предложения, требующие указание «инстанции»[34].
И обвинители от западных стран, и советские юристы проявляли заинтересованность в том, чтобы не допустить обсуждения на процессе вопросов, нежелательных с точки зрения стран-организаторов процесса. 9 ноября, еще до начала процесса, Комитет обвинителей по инициативе Джексона принял решение не допускать политических выпадов со стороны защиты в адрес стран-учредителей МВТ, а также составить перечень вопросов, которые не должны были обсуждаться на процессе[35]. 19 ноября Покровский радировал в Москву, что обвинители хотят энергично избегать скользких вопросов и не давать возможности подсудимым вовлекать в них суд. Альфред Розенберг, например, потребовал вызвать свидетеля, чтобы доказать, что в Прибалтике при Советской власти также были высылки, переселения и прочее. Комитет обвинителей отвел эту попытку, заявив, что не дело суда заниматься обсуждением политики других государств[36].
Сообщение вызвало интерес в Москве. Под руководством приехавшего в Нюрнберг Вышинского был составлен перечень вопросов, не подлежавших обсуждению. 26 ноября он был рассмотрен на заседании Комиссии и одобрен ею[37]. Однако в то время список Комитету обвинителей передан не был. Англичане же 1 декабря представили на рассмотрение своих коллег перечень вопросов, начинавшихся с англо-бурской войны и кончавшихся периодом Второй мировой войны. В него включались события, связанные с нападением на Данию, Норвегию, Бельгию, Нидерланды, Югославию, Грецию и др.[38]
Вплоть до марта, пока шла обвинительная стадия процесса, в этом перечне не было особой необходимости. В то же время, советские обвинители добивались исключения из текстов выступлений западных коллег ряда документов или цитат из них, затрагивавших вопросы советско-германских отношений в 1939 – первой половине 1941 гг., а также сокращения вызова свидетелей защиты.
8 марта 1946 г. Джексон, в связи с приближением времени выступления адвокатов подсудимых, писал Руденко и главному обвинителю от Франции Франсуа де Ментону: «У меня есть основания предполагать, что защита собирается нападать на советскую политику, называя ее агрессивной в отношении Финляндии, Польши, Балкан и государств Прибалтики, на политику Франции на Западе и на обращение с военнопленными, также как, очевидно, будет сделан ряд выпадов против английской политики по всем тем пунктам, на которые указывает сэр Дэвид (т.е. Д. Максуэл-Файф, заместитель главного обвинителя от Великобритании – Н.Л.) в своем меморандуме»[39].
11 марта Руденко, наконец, направил Джексону перечень вопросов, которые должны были устраняться из обсуждения, а именно: «1. Вопросы, связанные с общественно-политическим строем СССР; 2. Внешняя политика Советского Союза: а) советско-германский пакт о ненападении 1939 года и вопросы, имеющие к нему отношения (торговый договор, установление границ, переговоры и т.д.); б) посещение Риббентропом Москвы и переговоры в ноябре 1940 года в Берлине; в) Балканский вопрос; г) советско-польские отношения. 3. Советские Прибалтийские республики»[40].
Показательно, что ни одна из четырех делегаций на процессе не воспользовалась возникавшими на процессе время от времени щекотливыми ситуациями, чтобы представить политику правительств союзных стран в неблагоприятном свете. Так было при обсуждении аншлюса Австрии, мюнхенских маневров, так по большей части было и в моменты, когда всплывали вопросы о советско-германских отношениях 1939 – 1941 гг., присоединении западных областей Украины и Белоруссии, Прибалтики, Бессарабии к СССР[41].
Взаимодействие обвинителей было особенно важным в тех случаях, когда дебатировался вопрос о советско-германских договорах и секретных протоколах к ним[42].
17 мая 1946 г. защитник Рудольфа Гесса Альфред Зейдль получил в свое распоряжение аффидевит (заверенное письменное показание) Фридриха Гауса, бывшего начальника юридического отдела МИД Германии, сопровождавший Риббентропа во время его визитов в Москву в августе и сентябре 1939 г. В нем подробно описывался ход переговоров и содержание секретного протокола к советско-германскому пакту о ненападении от 23 августа 1939 г.[43] Руденко, не имея перевода этого документа и, видимо, не зная, кто такой Гаус, не воспрепятствовал предъявлению его Трибуналу. В результате Зейдль получил возможность задавать вопросы о секретном протоколе другим свидетелям защиты. Из Москвы немедленно последовало указание направлять Молотову телеграфом каждодневные доклады о ходе судебных заседаний[44]. Зейдль же, получив в свое распоряжение фотокопию Секретного протокола, предпринял попытку огласить его текст в судебном заседании. Председатель МВТ Джеффри Лоуренс потребовал сообщить, от кого получена эта фотокопия. После отказа защитника сделать это, Трибунал отверг ее как доказательство[45].
22 мая текст секретного протокола к советско-германскому договору от 23 августа 1939 г. был опубликован американской газетой «Сент Луис пост диспетч». В тот же день покончил с собой советский обвинитель генерал Николай Зоря, отвечавший за представление доказательств о нападении Германии на СССР и внезапно вызванный в Москву.
Поскольку защита не прекращала своих усилий включить в качестве доказательства фотокопию секретного протокола, 30 мая Комитет обвинителей по инициативе Руденко осудил действия Зейдля[46]. Заместитель главного обвинителя от Великобритании Дэвид Максуэл-Файф согласился со своим советским коллегой в том, что ходатайство адвоката не относилось к делу и носило злонамеренный характер. Американский же обвинитель Томас Додд отметил, что заявление защитника, будто он получил документ от неизвестного американского офицера, было злостным и, если даже такой случай имел место, офицер, безусловно, превысил свои полномочия. 5 июня Комитет обвинителей передал Трибуналу меморандум, в котором отмечалась «дефектность» и «злонамеренность» документов, представленных защитником Гесса. МВТ счел эти аргументы убедительными и удовлетворил просьбу Комитета обвинителей отклонить ходатайство Зейдля о приобщении к делу секретного протокола[47]. В своей защитительной речи Зейдль обвинил СССР в совместной с Германией агрессии против Польши в сентябре 1939 г., однако МВТ постановил исключить это его высказывание из протокола заседания.
Другим камнем преткновения для советской делегации стало обсуждение на Нюрнбергском процессе катынского преступления. Не посчитавшись с предостережением Джексона, советские обвинители не только включили в обвинительное заключение упоминавшуюся выше фразу об ответственности гитлеровцев за расстрел 11 тысяч польских офицеров, но и развили данную тему в ходе судебного заседания 14 февраля 1946 г.
В этот день заместитель Руденко Юрий Покровский в своем выступлении по разделу «Преступное попрание законов и обычаев войны об обращении с военнопленными» изложил основные положения Сообщения Комиссии Бурденко и внес в качестве доказательства СССР-54 ее Сообщение как официальный документ согласно ст. 21 Устава МВТ[48]. При этом он указал, что «общее количество трупов по подсчетам судебно-медицинских экспертов достигает 11 тысяч», а патологоанатомы подробно исследовали извлеченные трупы, документы и вещественные доказательства, найденные при них. Он подчеркнул, что члены Комиссии произвели допрос более 100 свидетелей из местного населения, показаниями которых де «точно устанавливаются время и обстоятельства преступлений, совершенных немецкими оккупантами». Советский обвинитель утверждал, что из всех этих «доказательств» следует: «1. Военнопленные поляки, находившиеся в трех лагерях западнее Смоленска и занятые на дорожно-строительных работах до начала войны, оставались там и после вторжения немецких оккупантов в Смоленск до сентября 1941 года включительно. 2. В Катынском лесу осенью 1941 года производились немецкими оккупационными властями массовые расстрелы польских военнопленных из вышеуказанных лагерей. З. Массовые расстрелы польских военнопленных в Катынском лесу производило немецкое военное учреждение, скрывавшееся под условным наименованием «штаб 537-го строительного батальона» во главе которого стояли подполковник Арнес и его сотрудники обер-лейтенант Рекс, лейтенант Хотт. 4. В связи с ухудшением для Германии общей военно-политической обстановки к началу 1943 года немецкие оккупационные власти в провокационных целях предприняли ряд мер к тому, чтобы приписать свои собственные злодеяния органам Советской власти в расчете поссорить русских с поляками…». В заключение Покровский привел вывод Комиссии Бурденко: «Расстреливая польских военнопленных в Катынском лесу, немецко-фашистские захватчики последовательно осуществляли свою политику физического уничтожения славянских народов»[49].
3 марта 1946 г. защитник Германа Геринга Отто Штамер, намереваясь опровергнуть обвинение в катынском злодеянии, ходатайствовал о вызове в качестве свидетелей по катынскому делу командира 537-го батальона полковника Фридриха Аренса, а также офицеров этого подразделения Рекста (Рекса) и Ходта. Днем позже он просил пригласить в суд и швейцарского патологоанатома Франсуа Навилля из Женевского университета. Последний был членом Международной комиссии экспертов, созванной германскими властями для участия в эксгумации катынских могил в апреле 1943 г.[50]
Советские представители в Нюрнберге, уверенные в негативном ответе МВТ, не предпринимали никаких действий вплоть до 12 марта. Ведь теоретически Сообщение Специальной Комиссии не должно было подвергаться сомнению и не требовало дополнительной проверки. В данном случае, однако, Трибунал счел, что это не означает, что его нельзя оспаривать. Предоставить защите право вызвать свидетелей было необходимо, чтобы спасти репутацию Трибунала как справедливого и беспристрастного суда.
Аргументы сторон раскрывает протокол закрытого заседания МВТ от 12 марта, на котором обсуждались ходатайства Штамера. В своем ходатайстве защитник Геринга сообщил «о получении им доклада бывших германских военнослужащих центральной армейской группировки, в котором последние опровергают обвинение, выдвинутое представителями СССР и содержащееся в документе СССР-64, являющемся официальным Сообщением Государственной Чрезвычайной Комиссии» (в действительности Специальной комиссии - Н.Л.) обвинение. Указав, что документ ЧГК все еще не передан в его распоряжение, Штамер просил вызвать в качестве свидетелей защиты полковника Аренса, бывшего в то время командиром 537-го полка; лейтенанта Ходта, который вероятно был взят в плен частями Красной Армии в районе Кенигсберга; ст. лейтенанта Рекста (видимо, был взят в плен под Сталинградом; генерал-майора Евгения Оберхойзера[51] (возможно, в плену у американцев); ст. лейтенанта графа Берга (в плену в Канаде). Поскольку защитник не знал, где находятся указанные им германские офицеры, он не мог получить и их доклад. Такой документ не упомянут и в официальной германской публикации о катынском преступлении[52].
После изложения ходатайства Штамера председатель МВТ Джеффри Лоуренс зачитал письменное заявление Трибуналу, сделанное в связи с ним полковником Покровским. В нем указывалось, что 14 февраля 1946 г. документ СССР-64 по вопросам, связанным с расстрелом польских офицеров, не предъявлялся (этот документ касался строительства кремационных печей в Югославии). По вопросу же о Катыни было «представлено Суду в качестве бесспорного доказательства (в силу ст. 21 Устава) под номером СССР-54 сообщение комиссии по расследованию обстоятельств данного злодеяния». Еще 13 февраля 1946 г. 30 копий этого документа на немецком языке были сданы в документальную комнату под расписку. «Заявление отдельных анонимов о недостоверности сведений, указанных в бесспорном доказательном материале, совершенно очевидно, не должны быть предметом рассмотрения Суда, так как это было бы прямым нарушением Устава», - писал зам. главного обвинителя от СССР. Он также указал, что из 5 названных Штамером лиц ни один не находится в каком-то известном для защитника месте. Что касается профессора Навилля, по мнению советского обвинителя, отсутствовала необходимость в его вызове в Суд, поскольку он принимал участие «сознательно или бессознательно в гитлеровской мистификации относительно Катыни»[53].
Никитченко, мнение которого попросил изложить Лоуренс, сказал, что дело не в том, где находятся свидетели. Далее он подчеркнул: «Основной вопрос заключается в том, возможна ли проверка документов, принимаемых Трибуналом согласно ст. 21 Устава без доказательств. Если мы допустили бы проверку таких документов, а в статье 21-й дается особое указание на документы, составленные комиссиями государств Объединенных Наций, то отвлеклись бы от рассмотрения настоящего дела в отношении обвинений, которые по нему выдвинуты[…] Поэтому я предлагаю вынести решение, а это принципиальное решение, на основании статьи 21-й и отклонить ходатайство»[54].
Заместитель Никитченко в МВТ Александр Волчков привел еще один аргумент, указав: «Представители 4-х правительств, подписавших Устав, исходили из того, что правительственные документы являются актами суверенных государств. […] Акт суверенного государства не может быть опровергнут 2 – 3 свидетельскими показаниями. Здесь речь идет не об отдельном обсуждаемом факте, а о придании силы документу суверенного государства»[55].
Председатель же суда Лоуренс полагал, что, хотя статья 21 не требует доказательства официальных актов, тем не менее, это не значит, что они являются неопровержимыми доказательствами. Соответственно нельзя запретить защите представить свои контраргументы и попытаться доказать, что факт, сообщенный Правительственной комиссией, не верен. «Мы не можем препятствовать в этом защите, на это у нас нет оснований»,- сказал он[56].
«Обвинение могло и не касаться вопроса о расстреле в Катынском лесу. Оно использовало этот вопрос и предъявило по нему доказательство. Этот пункт обвинения уже опубликован в прессе. Защита ссылается на лиц, опровергающих его, - добавил заместитель члена МВТ от США Джон Паркер.- Если мы запретим подсудимым прибегнуть к помощи свидетелей, следовательно, мы не предоставим им право на защиту»[57].
Член МВТ от Франции Анри Доннедье де Вабр полагал, что отклонение ходатайства защитника о вызове свидетелей будет противоречить международному праву и вызовет неблагоприятную реакцию в мире. «Нам не следует умалять ту историческую задачу, которая на нас возложена»,- указал он[58].
Американский судья Фрэнсис Биддл, в свою очередь, заявил, что удовлетворение ходатайства защитника - это не нарушение или пересмотр Устава МВТ, но вопрос его интерпретации.
Никитченко, считавший, что вопрос об изменении Устава не подлежит рассмотрению Трибунала, отказался участвовать в голосовании и внес свое особое мнение в протокол заседания МВТ[59].
Решение Трибунала от 12 марта чрезвычайно встревожило Москву. 15 марта Правительственная комиссия по Нюрнбергскому процессу, возглавляемая Вышинским, в инструкции, направленной главному обвинителю от СССР, потребовала заявить протест от имени Комитета обвинителей (в случае отказа последнего – от своего имени) по поводу решения Трибунала об удовлетворении ходатайства Штамера о вызове свидетелей по катынскому делу[60]. При этом подчеркивалось, что данное решение является прямым нарушением статьи 21-й Устава. Допуская ее оспаривание, МВТ де «превышает свои полномочия, так как Устав является для Трибунала законом, обязательным к исполнению. Только четыре правительства, по соглашению между которыми был принят Устав Трибунала, компетентны вносить в него изменения. Допущение возможности для защиты представлять доказательства в опровержение бесспорных доказательств, предусмотренных ст. 21, лишает эту статью всякого значения»[61]. При оставлении Трибуналом своего решения в силе, главный обвинитель от СССР должен был заявить, что будет настаивать на вызове свидетелей обвинения.
Поскольку обвинители от США, Великобритании и Франции уклонились от участия в протесте по катынскому вопросу, 18 марта Руденко внес его от своего собственного имени. Повторив аргументы, содержавшиеся в инструкции Правительственной комиссии, он подчеркнул, что «решение Трибунала от 12 марта составляет опасный прецедент, так как оно дает защите возможность бесконечно затягивать процесс путем попыток опровергнуть доказательства, считающиеся согласно ст. 21 бесспорными». Руденко настаивал на пересмотре данного решения МВТ, «как прямо нарушающего Устав Международного Военного Трибунала»[62]. 6 апреля Трибунал повторно рассмотрел вопрос и оставил свое решение в силе.
В этой ситуации правительственная комиссия срочно приняла экстраординарные меры. 21 марта присутствовавшие на ее заседании Вышинский, Меркулов, Горшенин, Абакумов, Рычков, Голяков, Иван Лавров (сотрудник НКИД, занимавшийся вопросами, связанными с Нюрнбергским процессом) приняли решение о подготовке «свидетелей» обвинения по катынскому делу. В Болгарию был командирован сотрудник МГБ, чтобы «поработать» с Марковым, проследить за этим должен был сам Абакумов, новый министр госбезопасности. За подготовку советских свидетелей и медицинских экспертов (Прозоровского, Семеновского и Смолянинова) отвечал сам Меркулов, польских свидетелей - Горшенин (через заместителя прокурора СССР Григория Сафонова и прокурора Польской народной республики по особым делам Ежи Савицкого), за документальный фильм - Вышинский, за отбор документальных доказательств и подготовку свидетеля-немца – Меркулов, которому поручалось также «приготовить подлинные документы, найденные при трупах, а также протоколы медицинского обследования этих трупов»[63].
Но даже эти меры сочли недостаточными. Решением той же комиссии от 24 мая 1946 г. группе в составе заместителя начальника управления контрразведки МГБ Леонида Райхмана, помощника Руденко Льва Шейнина и консультанта советской делегации на Нюрнбергском процессе Арона Трайнина поручалось «в 5-дневный срок ознакомиться со всеми имеющимися материалами о немецкой провокации в Катыни и выделить те из документов, которые могут быть использованы на Нюрнбергском процессе для разоблачения немецкой провокации в Катыни»[64]. В качестве свидетелей намечались два члена Комиссии Бурденко - митрополит Николай и Колесников, а также бывший заместитель бургомистра Смоленска Базилевский. Кроме того, предстояло подобрать еще двух свидетелей. С теми, кто давал показания Комиссии Бурденко, надлежало работать Райхману и одному из обвинителей на процессе – Льву Смирнову.
30 мая по инициативе Руденко состоялось заседание Комитета главных обвинителей в связи с решением Трибунала заслушать свидетелей защиты по катынскому делу. Представитель Франции Шарль Дюбост поддержал советское предложение относительно того, что в этой ситуации следует добиваться от МВТ и разрешения на допрос свидетелей обвинения по данному вопросу. С этим согласились Максуэл-Файф и представлявший США Томас Додд. В результате было принято решение, предложенное Руденко: «1) Согласно статье 21 Устава государственные акты могут представляться без доказательства; 2) если Трибунал разрешит защите представить доказательства против таких актов, то обвинение должно иметь право представления дополнительных доказательств». При этом Додд высказал мнение, что «доказательства защиты будут слабыми и нестоящими серьезных возражений»[65].
11 июня на очередном заседании Правительственной комиссии в качестве свидетелей на Нюрнбергском процессе были отобраны многие из тех, кто давал показания перед Комиссией Бурденко: Анна Алексеева, Борис Базилевский, Павел Сухачев, Сергей Иванов, Иван Саввотеев и др. Кроме того, намечалось и выступление на процессе патологоанатома Виктора Прозоровского, болгарского медика Марко Антонова Маркова и немца ст. ефрейтора Людвига Шнейдера. Последний был помощником профессора Герхарда Бутца и должен был «показать», что по заданию оберштурмфюрера Хильберса и Бутца фальсифицировал данные лабораторных анализов, дабы доказать виновность в расстреле поляков органов НКВД.
Поиск дополнительных свидетелей и доказательных материалов предпринимала и защита. Штамер, в частности, обратился к генералу Владиславу Андерсу с просьбой предоставить ему польские документы. Но последний счел, что не может сотрудничать с защитником Геринга[66]. МВТ же решил, что вызовет в суд лишь по три свидетеля от защиты и обвинения.
1 июля Трибунал заслушал показания вызванных защитой бывших командира 537 полка связи, расквартированного в Катыни, полковник Фридриха Аренса, референта по телефонной связи при штабе группы армий «Центр» лейтенанта Рейнхарда фон Эйхборна и начальника связи при этом же штабе генерала Евгения Оберхойзера. Штамер при этом преследовал цель опровергнуть два основных утверждения, содержавшихся в Сообщении комиссии Бурденко, представленного как доказательство СССР-54: «первое - время расстрела пленных польских офицеров падает на осень 1941 года; второе /…/ убийство было произведено германским военным органом с кодовым названием штаб 537-го строительного батальона». В ходе допроса Аренса, Эйхборна и Оберхойзера выяснилось, что первой немецкой частью, вошедшей в Катынь, был 537 полк связи, а не саперный полк, как об этом говорилось в Сообщении Комиссии Бурденко. Командовал им в июле-октябре 1941 г. полковник Альберт Беденек, Аренс же прибыл туда лишь в ноябре 1941 г. (расстрел же по версии советской стороны был осуществлен в сентябре). На суде он показал, что никаких приказов в отношении польских военнопленных в 537-й полк не поступало, как и сведений об их расстреле якобы в сентябре 1941 г. какой-либо германской службой[67]. Не существовало и иной части, имевшей тот же номер. Штаб 537-го полка располагался в так называемом «Днепровском замке» (советский обвинитель Лев Смирнов именовал его «дачей») и насчитывал всего около 20 человек, включая трех офицеров и нескольких русских женщин, живших поблизости. В задачу полка входило установление и поддержание телефонной и телеграфной связи с соединениями группы армий «Центр».
Одно из свидетельств Аренса вызвало сомнения в его правдивости. Отвечая на вопрос Штамера, как он узнал, что в Катыни находится место захоронения поляков, полковник ответил: «Я чисто случайно установил, что здесь действительно находилось какое-то место захоронения. Обнаружил я это зимой 1943 г. в январе или феврале. Дело было так: я случайно увидел в этом лесу волка. Сначало я не поверил, чтобы это действительно мог быть волк, пошел по его следам вместе с одним знающим человеком и увидел разрытую могилу на этом холме с березовым крестом. Я попросил определить, какие кости там были. Врачи сказали, что это кости человека. Я сообщил об этом офицеру, ведавшему погребениями и могилами…[68]. Впоследствии под руководством профессора Бутца там были проведены раскопки, в ходе которых был сделан выводу, что захоронения были произведены весной 1940 г.[69]
Смирнов, проводя перекрестный допрос Аренса и получив от него ответ, что его не было в Катыни, ни в сентябре, ни в октябре 1941 г., заставил признать свидетеля, что он не мог видеть сам, что там происходило в то время[70]. Касаясь эпизода с волком, Смирнов констатировал, что глубина могил была 1,5 – 2 метра. «Теперь меня интересует вопрос, где вы нашли такого волка, который сумел разрыть землю на глубину полтора-два метра?». Ответ прозвучал не слишком убедительно – «Я не нашел такого волка, я видел его»[71].
Смирнов допросил свидетелей обвинения бывшего заместителя бургомистра Смоленска в период немецкой оккупации профессора-астронома Бориса Базилевского, который повторил свои показания, данные им перед Комиссией Бурденко. Он вновь ссылался на высказывания бургомистра Смоленска Бориса Меньшагина о будто бы известном ему факте расстрела немцами польских офицеров[72]. В своих воспоминаниях Меньшагин, проведший 25 лет в советских тюрьмах, опроверг показания своего бывшего заместителя[73]. Базилевский же не только избежал наказания за коллаборационизм, но переехал в Москву, где получил квартиру в престижном доме на улице Горького.
Свидетелем обвинения стал и болгарский эксперт Марко Антонов Марков, который отрицал аутентичность выводов созванной германскими властями комиссии. Он назвал «катынское дело» немецкой инсценировкой и подчеркивал, что совместный протокол созванной германскими властями комиссии противоречил его мнению. Подпись же он свою под ним поставил де потому, что его заставили это сделать обстоятельства[74]. Отвечая на вопрос Штамера, Марков сказал, что подписал протокол на изолированном военном аэродроме, будучи убежден, что в создавшейся обстановке у него «не было другой возможности»[75].
Третьим свидетелем обвинения являлся главный судебно-медицинский эксперт Министерства здравоохранения СССР, директор НИИ судебной медицины Виктор Прозоровской. Именно он руководил эксгумацией тел польских офицеров во время «расследования» Комиссии Бурденко в январе 1944 г. В Нюрнберге Прозоровский должен был обосновать датировку судмедэкспертами Комиссии Бурденко расстрела (якобы осень 1941 г.) и продемонстрировать недобросовестность эксгумации 1943 г., проведенной под контролем германской стороны[76]. Именно это он и попытался сделать.
Судя по репликам членов МВТ от западных стран, они не поверили ни тем, ни другим. В ходе обсуждения в совещательной комнате содержания приговора судьями и их заместителями вопрос о катынском преступлении ни разу не поднимался[77]. В Приговоре Международного Военного Трибунала катынский расстрел не фигурировал[78]. Никитченко в своем особом мнении не выразил протест по этому поводу. И это не удивительно, ведь в пространных указаниях относительно готовившегося приговора, которые были подготовлены Горшениным и Деканозовым, одобрены Вышинским и Молотовым, после чего санкционированы Сталиным и направлены 17 сентября члену МВТ от СССР, катынское преступление также не упоминалось[79].
В 1952 г. Р. Джексон сообщал, что он получил от своих властей поручение сократить в Нюрнберге до минимума все, что было связано с катынским делом. Уинстон Черчилль в своих воспоминаниях также отмечал: заинтересованные правительства-победители решили, что этот вопрос должен быть обойден, и катынское дело никогда не было тщательно изучено[80].
Ситуация изменилась кардинальным образом лишь после того, как в российских архивах были найдены и обнародованы материалы конвойных войск и Управления по делам военнопленных НКВД СССР. 13 апреля 1990 г. советское руководство опубликовало «Заявления ТАСС», в котором было вынуждено признать: «Выявленные архивные материалы в своей совокупности позволяют сделать вывод о непосредственной ответственности за злодеяния в катынском лесу Берии, Меркулова и их подручных». После передачи Леху Валенсе и обнародования в октябре 1992 г. письма Берии Сталину и решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г., хранившихся в закрытом пакете в Кремлевском архиве, стало очевидно, что главную ответственность за катынский расстрел несли Сталин, Молотов, Ворошилов, Микоян, Каганович и Калинин.
Установление правды о катынском преступлении сталинского режима в ее в полном объеме жизненно необходимо для примирения и взаимопонимания между поляками и россиянами, для осознанного выбора нами будущего своей страны.
[1] См. статью Н.С. Лебедевой «Катынское преступление: подготовка, осуществление, сокрытие //Посев. № 4 (1591) апрель 2010 г. С. 7-15.
[2] См. подробнее: Лебедева Н.С. Катынь: преступление против человечества. М., 1994; Лебедева Н.С., Пшевозьник А. Катынское преступление // Белые пятна – черные пятна. Сложные вопросы в российско-польских отношениях. М., 2010. С. 280-304, 304-337; Przewoznik A., Adamska J. Katyn. Zbrodnia Prawda Pamiec. Warszawa, 2010; Materski W. Mord Katyński. Siedemdziesiąt lat drogi do prawdy. Warszawa, 2010.
[3] Катынь. Пленники необъявленной войны. Документы и материалы. Отв. составители Н.С. Лебедева, В. Матерский. М., 1997. С.375-376; Катынь. Март 1940 г. – сентябрь 2000 г. Расстрел. Судьбы живых. Эхо Катыни. Документы. Отв. составители Н.С. Лебедева, В. Матерский. (Далее: Катынь. 1940 - 2000. Документы). С. 41, 43-44, 96-99, 563-564.
[4] Катынь. 1940 – 2000. Документы. С. 421-423, 447-449, 463-464. Приглушить катынскую проблематику стремились и лидеры союзных с СССР стран. Уинстон Черчилль написал Антони Идену: «Не стоит патологически кружить над могилами трехлетней давности под Смоленском». Франклин Рузвельт занял аналогичную позицию. Постоянный заместитель министра иностранных дел Великобритании А. Кадоган в связи с докладом британского посла при Польском правительства О’Маллея от 24 мая 1943 г. писал: «… На основе улик, которые у нас есть, трудно не обвинить русских. Это рождает, конечно, серьезные проблемы, но никто – так я думаю – не указал на то, что с чисто моральной точки зрения они не новы. Сколько тысяч своих граждан вырезал советский режим? Не думаю, чтобы кровь поляка больше взывала к возмездию небо, чем кровь русского. Однако по необходимости мы приняли русских в качестве союзников и обязались сотрудничать с ними во время войны и мира…. Тревожит мысль, что, в конце концов, мы можем с согласия и при участии русских поставить перед судом и, возможно, уничтожить «военных преступников оси», оправдывая одновременно это чудовищное преступление. Признаюсь, что для меня это будет необыкновенно трудно. Конечно, в настоящее время мы ничего не можем сделать по этому вопросу». ( Мадайчик Ч. Катынская драма // Катынская драма. Козельск, Старобельск, Осташков: судьба интернированных польских военнослужащих. М., 1991. С. 89-90.
[5] Катынь. 1940-2000. Документы. С. 449-461. Представитель Польского Красного Креста Фердинанд Гётель, посещавший Катынь в 1943 г., отмечал, что в то время эта тема лишь на короткий срок вызвала шок в польском обществе. «Ведь в тот самый момент, когда пресса и немецкие репродукторы патетически излагали подробности катынского преступления и клеймили русских, гестаповцы совершали чудовищное злодеяние: взяв в кольцо варшавское гетто, истребляли блокированных там евреев. Рядовой варшавянин, воочию наблюдая за тем, на что немцы способны, отнес и Катынь на их счет. Более прозорливые понимали: польских офицеров в Катыни уничтожили русские», - писал он. (Гётель Ф. Запад и Катынь) // Катынь. Свидетельства, воспоминания, публицистика. Перевод с польского. М., 2001. С. 157).
[6] Катынь. 1940-2000. Документы. С. 492
[7] Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф 82. Оп. 2. Д. 512. Л. 10.
[8] См. подробнее: Лебедева Н.С. Комиссия Бурденко.// Российско-польский исторический альманах. Вып. 2. Ставрополь-Волгоград, 2007. С.114-149.
[9] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1047. Л. 232-233.
[10] В ходе так называемого «предварительного следствия» с 5 октября 1943 г. по 10 января 1944 г. подчиненные Меркулова допросили 95 человек. Следователь Главной военной прокуратуры Анатолий Яблоков и ее эксперт Инесса Яжборовская писали в одной из своих статей: «В работе со свидетелями НКВД применялась жесткая, изощренная и избирательная практика запугивания и принуждения к даче ложных показаний, направленная на получение нужных показаний как от тех свидетелей, которые знали истинных виновников смерти поляков, так и от лиц, которые об этом ничего не слыхали» (Между прошлым и будущим. М., 1999. С. 264).
[11] Яжборовская И.С., Яблоков А.Ю., Парсаданова В.С. Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях. М., 2001. С. 344.
[12] Катынь. 1940-2000. Документы. С. 521-523.
[13] Государственный архив Российской Федерации. (ГАРФ). Ф. 7021. Оп. 114. Д. 6. Л. 1-53. Дополнение к справке см.: Там же. Д. 7. Л. 1-9. Текст этой справки в основном опубликован в «Военно-историческом журнале» за 1990 г., № 11. С. 27-34. В то же время в ней была опущена заключительная часть и подписи Меркулова и Круглова, причем без отточия или какого-либо указания на то, что она опубликована не полностью.
[14] РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 510. Л. 10; Ф. 17. Оп. 163. Д. 1389. Л. 158-159.
[15] См. подробнее: Лебедева Н.С. Комиссия Бурденко // Российско-польский альманах . Вып. 2. Ставрополь – Волгоград, 2007. С. 114-150.
[16] См.: Lebiediewa N. Komisja Specjalna i jej przewodniczący Burdenko //Zbrodnia katyńska między prawdą i kłamstwem. Warszawa, 2008. S. 56-100; Катынь. 1940 – 2000. Документы. С. 429-437.
[17] Мадайчик Ч. Катынская драма // Катынская драма. Козельск, Старобельск, Осташков: судьба интернированных польских военнослужащих. С. 69. Руководство США и Великобритании, в свою очередь, предпочло хранить молчание по поводу катынского злодеяния, хотя к ним и поступали сообщения от польского Комитета Красного Креста, от лондонского польского правительства, а также от английского посла при нем сэра Оуэна О’Маллея. См. подробнее: Katyn. A Crime Without Punishment. Ed. by A.Cienciala, N. Lebedeva, W. Materski. Yale University Press. New Haven & London, 2007. P. 232, 243, 333-334.
[18] ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 114. Д. 15. Л. 9-25.
[19] Катынь. 1940-2000. Документы. С. 428; Мадайчик Ч. Указ. соч. С. 56-57. В эту Комиссию вошли специалисты в области судебной медицины из 12 стран, которые за исключением Швейцарии являлись сателлитами нацистского рейха. Протокол Комиссии, представленный руководителю службы здравоохранения рейха Леонарду Конти, 4 мая 1943 г. был опубликован на страницах «Фолькишер беобахтер».
[20] ГАРФ. Ф. 7445. Оп. 2. Д. 15, 16.
[21] Архив внешней политики Российской Федерации (АВП РФ). Ф. 0122. Оп. 27а. Папка 206. Д. 3. Л. 59.
[22] Там же. Л. 59-60. 20 августа Савицкий по заданию Свентковского сообщил Вышинскому, что ему поручено ведение предварительного следствия против польских граждан, принимавших активное участие «в немецкой Катынской Комиссии». Он сообщал, что на совещании 5 августа отмечалась необходимость допроса как польских, так и иностранных свидетелей и бывших экспертов « Международной комиссии профессоров». Савицкий ставил вопрос не только о посещении Софии, Праги и Хельсинки, но и Брюсселя, Гааги и Берна. Предлагалось также, чтобы вместе с ним в эти города выехал и представитель советских властей. (АВП РФ. Ф. 06. Оп. 7. П. 39. Д. 579. Л. 54).
[23] Нюрнбергский процесс. Сборник материалов в 8-ми томах. Т. 1. Отв. ред. А.М. Рекунков. М., 1987. С. 152.
[24] В описи переданных материалов значились: «1. Памятка о провокационных измышлениях «немцев» по т.н. «Катынскому делу» (составлена по материалам ТАСС) на 6 листах. 2. КАТЫНЬ. Массовые убийства в Катынском лесу. Отчет на основании правительственных данных и документов на 19 листах. 3. Сообщение Специальной Комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров на 10 листах. 4. Дополнение к справке. О результатах предварительного расследования так называемого «Катынского дела» 1 папка на 9 листах. Справка о результатах предварительного расследования так называемого «Катынского дела» 1 папка на 53 листах. 6. О составе Комиссии 2 листа. 7. Копии протоколов допроса свидетелей 2 тома на 419 листах. 8. Дополнения к тому II. 9. Материал по Катыни 1 папка на 355 листах. 10. Фотокопии документов и план местности 1 папка на 355 листах. 11. Газета «Северное слово» от 22 мая 1943 г. 1 газ. 12. Фотодокументы. (ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 149. Л. 91. Л. 43-44).
[25] В соответствии с решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 13 июня 1945 г. Р. Руденко вместе с Н.П. Афанасьевым во второй половине этого же месяца выступал в качестве обвинителя на «процессе 16» против командующего Армией Краевой генерала Леопольда Окулицкого и других видных польских деятелей (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 37. Л. 144). Обвиняемые были вызваны «на совещание» и предательски задержаны Иваном Серовым. Дело слушалось во второй половине июня в Колонном зале Дома Союзов Военной коллегией Верховного суда СССР под председательством В.В. Ульриха. Никитченко же был участником судебных процессов 30-х годов, что также не добавляло ему авторитета у западных коллег.
[26] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1053. Л. 52; Оп. 163. Д. 1463. Л. 104-105.
[27] АВП РФ. Ф. 082. Оп. 32. П. 178. Д. 1. Л. 98; СССР и германский вопрос. Т. 2. М., 1999. С. 258-259.
[28] ГАРФ. Ф. 7445. Оп. 2. Д. 391. Л. 55-56. См. подробнее: Лебедева Н.С. СССР и Нюрнбергский процесс. // Нюрнбергский процесс: уроки истории. Материалы международной научной конференции. Москва, 20-21 ноября 2006 г. Под ред. Н.С. Лебедевой и В.В. Ищенко. М., 2007. С. 139-165.
[29] ГАРФ. Ф. 7445. Оп. 2. Д. 2. Л. 97; Д. 1. Л. 327, 336-338, 345. («In September 1941 925 Polish officers who were prisoners of war were killed in Katyn Forest near Smolensk»).
[30] См. заявление главного обвинителя от США на Нюрнбергском процессе Роберта Джексона в Комиссии Конгресса США (Комиссии Р. Мэддэна): The Katyn Forest Massacre. Hearings before the Select Committee to Conduct on Investigation and Study of the Facts, Evidence, and Circumstances on the Katyn Forest Massacre. Part 6. Washington, 1952. P. 1971-1975.
[31] ГАРФ. Ф. 7445. Оп. 2. Д. 8. Л. 134.
[32] Нюрнбергский процесс. Т.1. С. 304. 13 октября 1945 г. Вышинский, информируя Молотова об обвинительном заключении, утвержденном 6 октября на английском языке, писал: «В русский текст обвинительного заключения внесены поправки, на необходимости внесения которых в английский текст указано тов. Руденко о том, что убийство заложников имело место также и на территории СССР и что должна быть исправлена цифра о количестве польских военнопленных, убитых немцами в Катынском лесу» (АВП РФ. Ф. 06. Оп. 7. П. 20. Д. 208. Л. 10-13).
[33] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 100.
[34] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 37. Л. 159.
[35] ГАРФ. Ф. 7445. Оп. 2. Д. 404. Л. 72.
[36] Там же. Д. 391. Л. 57-58.
[37] Там же. Л. 43-47.
[38] Там же. Д. 404. Л. 12-17.
[39] Там же. Д. 404. Л. 72-73.
[40] Там же. Д. 6. Л. 267-268.
[41] Там же. Д. 404. Л. 78-84; Д. 8. Л. 121-122; Д. 6. Л. 5.
[42] См. подробнее: Зоря Ю.Н., Лебедева Н.С. 1939 год в нюрнбергском досье // Международная жизнь. 1989. № 9; Зоря Ю.Н. Нюрнбергская миссия // Инквизитор: Сталинский прокурор Вышинский. Сост. и общ. ред. О.Е. Кутафина. М., 1992. С. 268-288.
[43] ГАРФ. Ф. 7445. Оп. 2. Д. 404. Л. 81-84.
[44] Там же. Д. 8. Л. 19.
[45] Там же. Оп. 1. Д. 36. Л. 74-75, Д. 38. Л. 3-12.
[46] Там же. Оп. 2. Д. 404. Л. 18-20.
[47] Там же. Д. 6. Л. 9-10, 14-17; Д. 404. Л. 78-79.
[48] Нюрнбергский процесс. Сборник материалов в 8-ми томах. Т. 4. Отв. ред. А.Я. Сухарев. М., 1990. С. 147-149. В предисловии к тому мною было подчеркнуто, что обнаруженные ею в двух советских архивах – Особом и ЦГАСА (ныне РГВА) - материалы Управления конвойных войск и Управления НКВД СССР по делам о военнопленных доказывают несостоятельность версии Комиссии Бурденко и приведены документальные данные о судьбе польских военнопленных в СССР. (Там же. С. 85-86).
[49] Нюрнбергский процесс. Т. 4. С. 148-149.
[50] По свидетельству Р. Джексона, приглашенного в 1952 г. Комиссией Маддена (т. е. Комиссией Конгреса США), профессор Навилль был разыскан аппаратом МВТ и ему была передана просьба защитника Геринга О. Штамера выступить в качестве свидетеля на Нюрнбергском процессе в связи с Катынским делом. Однако швейцарский патологоанатом ответил, что он не видит никакой пользы в приезде в качестве свидетеля для Геринга. «Иными словами, некоторые из свидетелей, которые могли быть разысканы, не намеревались помогать Герингу и его сподвижникам. Именно такой была и позиция генерала Андерса», - сказал Джексон. (The Katyn Forest Massacre. Vol. 6. P. 1957)
[51] Оберхойзер являлся начальником отдела связи Штаба группы армий «Центр», в непосредственном подчинении которого находился штаб 537-го батальона. Он был вызван Трибуналом для дачи показаний, как и Аренс.
[52] Amtliches Material zum Massenmord von Katyn. Berlin, 1943.
[53] ГАРФ. Ф. 7445. Оп. 1. Д. 2625. Л. 166-168.
[54] Там же. Л. 168-169.
[55] Там же. Л. 172-173.
[56] Там же. Л. 169.
[57] Там же. Л. 171-172.
[58] Там же. Л. 172.
[59] Там же. Л. 175.
[60] ГАРФ. Ф. 7445. Оп. 2. Д. 391.Л. 61-63.
[61] Катынь. 1940 - 2000. Документы. С. 551-552.
[62] Там же. С. 554-555.
[63] Там же. С. 555-556.
[64] Там же. С. 556-557. На заседании Комиссии присутствовали и вызванные из Нюрнберга советские обвинители Лев Смирнов, Лев Шейнин и Арон Трайнин.
[65] ГАРФ. Ф. 7445. Оп. 2. Д.6. Л. 18-19.
[66] 9 июля 1946 г. В. Андерс направил полковнику Дж. Л. Тэппину, американскому офицеру связи с Штаб-квартирой вооруженных сил США, копию письма Штамера вместе со своим предложением выслать целый ряд документов, связанных с катынским преступлением, Международному военному трибуналу, но только при условии получения официального запроса. Ответа он не получил. (Katyn. A Crime Without Punishment. P. 233).
[67] ГАРФ. Ф. 7445. Оп. 1. Д. 64. Л. 5-72.
[68] Там же. Л. 15.
[69] Там же. Л. 16.
[70] Там же. Л. 23.
[71] Там же. Л. 32.
[72] Там же. Л. 72-81. Базилевского, защитник Геринга Отто Штамер задал ему вопрос, верно ли что он читал свои показания по бумажке, и верно ли то, что у переводчиков уже заранее были на руках его ответы. Естественно, Базилеский опроверг слова защитника. Ему на помощь пришел и американский обвинитель Томас Додд. Он направил записку переводчикам и получил на нее ответ от ответственного за перевод лейтенанта. В нем сообщалось, что «ни у одного из переводчиков не было ни вопросов, ни ответов». (Там же. Л. 38-39).
[73] Меньшагин Б. Воспоминания. Париж, 1988. С. 131. Их автор после ознакомления с показаниями Базилевского писал, что они «совершенно не соответствуют действительности». Лично он, Меньшагин, никогда не приписывал расстрел польских офицеров немцам и не делал никаких записей об этом в блокноте. Как выяснили следователи ГВП, последний был сфабрикован в ходе «предварительного следствия», проводимого оперативниками Меркулова.
[74] ГА РФ. Ф. 7445. О. 1. Д. 64. Л. 88-136. Марков, в частности, сообщил, что при встрече перед поездкой в Катынь он беседовал с главным секретарем МИД Болгарии Шушмановым. Последний сказал ему, что членам Комиссии предстоит лишь осмотреть то, что сделано немцами и подписать от своих стран уже составленный германскими властями протокол (Там же. Л. 90). 28 апреля 1943 г. Международная комиссия вылетела из Берлина и прибыла вечером того же дня в Смоленск. Вместе с ее членами были сотрудники германского МИДа и журналисты. Пробыв там 29 и 30 апреля в Смоленске, они 1 мая отправились в обратный путь. В Катынском лесу члены Комиссии были дважды по 3-4 часа. В соответствии с показаниями Маркова при них не вскрывали ни одной могилы. Ими были эксгумированы 8 трупов. Лично Марков вскрыл один из трупов и составил протокол вскрытия, который был позже опубликован немецкой стороной. На вопрос Смирнова он поспешил ответить, что трупы находились в земле не более полутора лет (Л. 96). Однако он не отказался подписать общий протокол Комиссии, в котором констатировалось, что тела польских офицеров пролежали в катынских могилах 3 года (Лл. 103-104).
[75] Там же. Л. 124.
[76] Там же. Л. 130-148.
[77] Этот вывод сделан на основе записей, которые вел в совещательной комнате член МВТ от США Фрэнсис Биддл. Их машинописную копию мне подарила его наследница в Торонто в 1995 г.
[78] См. Нюрнбергский процесс. Т. 8. М., 1999. Отв. ред. Н.С. Лебедева. С. 561-721; IMT. Vol. XVII. P. 282-544. По этому поводу и американский исследователь польского происхождения Ю. Заводный, и известный польский историк Ч. Мадайчик справедливо подчеркивали, что в катынском преступлении в Нюрнберге обвинялись немцы, и именно их вину следовало установить. Поскольку это не удалось сделать, вопрос был в Приговоре обойден молчанием (Мадайчик Ч. Указ. соч. С. 68).
[79] СССР и германский вопрос 1941-1949. Документы из Архива внешней политики Российской Федерации. В 3-х тт. Т. 2. 9 мая 1945 г. – 3 октября 1946 г. Сост. Г.П. Кынин и Й. Лауфер. М., 2000. С. 703-707.
[80] Мадайчик Ч. Указ соч. С. 70.