Еще об одной «сенсации» мухинцев - поборников версии об ответственности немцев за катынский расстрел.

В 1943 году во время немецких эксгумационных работ в Катыни при трупах польских офицеров было обнаружено большое количество денежных купюр разного достоинства, находившихся в обращении до войны. Несколько фотографий найденных дензнаков опубликованы в немецкой книге о Катыни (Amtliches Material zum Massenmord von Katyn, Berlin, 1943) и в материалах комиссии американского конгресса (1952). Знатоки-бонисты (коллекционеры банкнот) могут убедиться, что на всех фотографиях – купюры довоенного выпуска (точнее, находившиеся в обращении не позже мая 1940 года).

Для примера - найденная при одном из трупов банкнота в 20 злотых (дата эмиссии - 11 ноября 1936 года, находилась в обращении с 30 сентября 1938 года до 7 мая 1940 года):



Немцы не обращали на найденные банкноты особого внимания, поскольку они никак не могли помочь идентифицировать те или иные останки. Деньги, как и многочисленные газеты (отмечалось, что все газеты были с датами не позже апреля 1940 года), как и разные предметы типа зубных щеток, расчесок и т.д. просто вываливались на землю. Вот что говорил об этом польский литератор Юзеф Мацкевич в интервью вильнюсской газете «Гонец Цодзенны» («Goniec Codzienny», номер 577, Вильно, 3 июня 1943) вскоре после посещения катынских могил:В общем, лес в этом месте выглядит мерзко. Скажем, так, как выглядит пригородный лесок после маевок, после того, как там побывали неряшливые любители природы, которые по выходным располагаются под деревьями, а уходя, оставляют после себя объедки, окурки, бумажки, мусор. В Катыни среди этого мусора растут бессмертники. Приглядевшись, мы замираем, пригвожденные к месту необычайным зрелищем. Никакой это не мусор. Восемьдесят процентов «мусора» — деньги. Польские бумажные банкноты, преимущественно большого достоинства. Некоторые в пачках по сто, пятьдесят, двадцать злотых. Лежат кое-где и отдельные мелкие — по два злотых — купюры военного выпуска; в одном месте я видел червонцы. Выцветшие, измятые, пропитавшиеся трупным запахом и трупной жидкостью. Тут же, рядом, — деревянные портсигары, сигареты, обрывки советских газет, пуговицы с орлами, перчатки, клочки мундиров, носовые платки, кожаные кошельки... Все это — вещи, извлеченные из могил. (выделено мной – А.П.)

Впервые о двузлотувках «военного выпуска» как некой заслуживающей внимания проблеме сказал – просто в форме вопроса на нашем сайте - Дмитрий Браткин, не подвергающий сомнению основной вывод об ответственности НКВД за катынский расстрел (см. там также небольшую дискуссию, последовавшую за репликой Браткина). И родилась «сенсация»: мухинцы подхватили тему и, из скромности не ссылаясь на Браткина, в точности повторили приведенные им данные о военных двузлотувках (в частности, указали, что они вошли в обращение только в мае 1940 года), сопроводив вроде как свою находку могучим выводом:Ясно, что считающиеся расстрелянными весной 1940 г. в Козьих Горах поляки были живы после мая 1940 г. Известно, что немцы после захвата лагерей разрешили переписку пленных поляков с Польшей. Двухзлотовки могли быть присланы пленным родными, в надежде, что они понадобятся им при возвращении на Родину. Это неопровержимое свидетельство расстрела поляков осенью 1941 г.Приведенная цитата – из публикации Владислава Шведа и Сергея Стрыгина в книге «Тайна Катыни». Замечу, что в этой цитате содержатся еще две выдумки мухинцев – о захвате немцами неких мифических лагерей с поляками и о разрешении переписки, - но не о том сейчас речь.

Сергей Романов в своей критике известного эрудита Анатолия Вассермана, по простоте душевной поддавшегося на разнообразные шулерские или высосанные из пальца аргументы мухинцев, уже отмечал недобросовестность последних в этом вопросе.

Однако, имеет смысл остановиться на вопросе о «военных двузлотувках» подробнее, тем более, что Анатолий Вассерман все еще воодушевленно принимает на веру упомянутый «аргумент» мухинцев, как это следует из нашего с ним диалога в ЖЖ Ситра (sitr):

Разве что Анатолий Вассерман не принимает версию разрешенной немцами переписки, а говорит о том, что денежные купюры были просто подброшены немцами в могилы - аргумент о подбрасывании очень удобен для человека, не ориентирующегося в теме и не знающего, как осуществлялись раскопки в 1943 году. Но это опять в сторону, не о том речь.

Так вот, Сергей Романов и я уже приводили два возможных объяснения «военных двузлотувок» у Мацкевича.

Во-первых, военные двузлотувки (дата эмиссии – 26 февраля 1940 года) находились в обращении в польском генерал-губернаторстве - части немецкой оккупационной зоны - с 27 марта 1940 года (а не с 8-20 мая), а последних поляков увезли из Козельска на расстрел в мае 1940 года. То есть кто-то из них, в принципе, мог получить от родных такие деньги. Переписка была запрещена с 16 марта 1940 года, но письма в лагерь все равно приходили, и узникам их отдавали, есть много свидетельств.

Во-вторых, еще более простое объяснение состоит в том, что Мацкевич просто воспринимал двузлотувки предыдущей эмиссии (26 февраля 1936 года) как военные, поскольку они были введены в обращение 26 августа 1939 года, всего за пять дней до начала войны с Германией. Мацкевич жил в Вильно, такие банкноты он увидел, вероятно, позже, а потому для него они могли ассоциироваться с войной. Банкноты находились в обращении до 20 мая 1940 года, в период раскопок 1943 года они уже были своего рода экзотикой. Мацкевич прихватил такую банкноту с собой, а заодно газету декабря 1939 года, два погона и даже извлеченную из черепа одной из жертв пулю – это отмечает взявший интервью журналист, но уже не добавляя, что двузлотувка «военная». Логично предположить, что если бы купюра была и впрямь «военной» (то есть выпуска от 26 февраля 1940 года), она, как находившаяся в 1943 году в обращении, не представляла бы особого интереса для Мацкевича – будучи на месте раскопок, он вряд ли думал о могучем аргументе мухинцев, и брать с собой пропитанную трупным запахом мелкую находившуюся в обращении купюру ему было незачем. Он бы лучше взял стозлотувку, которая, если «военная», была все-таки заметной денежкой, а если довоенная, тоже представляла небольшой интерес (довоенная и военная стозлотувки были одинаковыми, только на довоенной не было сделанной в 1940 году диагональной надпечатки про генерал-губернаторство).

Есть и еще два объяснения (назову их «в-третьих» и «в-четвертых») - еще более простые и, по-моему, закрывающие проблему начисто, если ее для читателя еще не закрыли два первых соображения.

Итак, в-третьих, в тексте интервью могла быть элементарная опечатка: вместо «довоенной эмиссии» напечатали «военной эмиссии». А про стозлотувки Мацкевич не дает никакого пояснения в отношении эмиссии просто потому, что, как я сказал выше, военная стозлотувка была той же довоенной, лишь с красной диагональной надпечаткой. Нигде в других свидетельствах посетителей раскопок 1943 года, да и во всех других публикациях Мацкевича нет упоминаний о банкнотах «военной эмиссии», на фотографиях таких банкнот тоже нет. Напротив, посетители катынских захоронений в 1943 году, включая Мацкевича (например, в его интервью журналу «Шпигель» 1952 года, а также в книге «Катынь»), отмечали, что найденные банкноты уже вышли из обращения. Одну сохранившуюся стозлотувку с раскопок 1943 года я видел, она без надпечатки, то есть тоже чисто довоенная, как и все найденные в Катыни купюры.

В-четвертых, вот объяснение, которое следовало бы привести с самого начала – на его фоне другие объяснения просто не нужны (но пусть и они остаются, вдруг попадется совсем уж Фома-неверующий). Оказывается, что двузлотовые банкноты с датой эмиссии 26 февраля 1936 года существовали трех разновидностей. Разновидность «а» была введена в обращение, как я уже говорил, за 5 дней до начала войны. Выглядела она так:





Разновидность «b» была как «а», но вообще не имела ни серии, ни номера. Разновидность «c» также не имела ни номера, ни серии, и вдобавок на аверсе не было фоновой подпечатки. Вот образец:





Но важно даже не такое разнообразие, а то, что разновидности «b» и «c» были введены в обращение в первые недели войны (!), то есть и впрямь были «военными». Дело в том, что Польский банк не имел запасов напечатанных денег на случай войны и начал их спешно готовить, поэтому и появились в большом количестве двузлотувки без серии и номера и даже с неполным рисунком – без подпечатки на аверсе. Более того, они выпускались на листах сразу по две штуки, граждане потом сами разрезали их на отдельные банкноты. Вот такой лист с двумя банкнотами сразу:





Источник информации и приведенных фотографий – самый авторитетный (несколько изданий) каталог польских банкнот: Czeslaw Milczak, Katalog polskich pieniedzy papierowych od 1794, Warszawa, 2008. (Электронная версия иллюстраций.)

Для полноты картины – а вот как выглядела настоящая военная двузлотувка эмиссии 1940 года, находившаяся в 1943 году в обращении в генерал-губернаторстве:



Таким образом, вопрос про «военные двузлотувки» снят. Никакой сенсации нет.

Предвидя возможные возражения знатоков или ловцов блох из отряда мухинцев, сделаю два замечания – несущественное и существенное.

Несущественное замечание. Знаю, конечно, что город Вильно не входил в генерал-губернаторство, в войну Литва была включена в Остланд (Reichskommissariat Ostland), и деньги Эмиссионного Польского банка там не были в обращении. Но Мацкевич – как поляк и журналист – конечно, о них знал и даже наверняка имел, поскольку бывал в генерал-губернаторстве (Варшава, Краков и другие города). Поэтому находившиеся в обращении в генерал-губернаторстве банкноты Эмиссионного банка (то есть военной эмиссии) для него никакой экзотикой не были, чтоб их прихватывать с раскопок.

И существенное замечание. Тоже знаю, что эмиссия (выпуск) и ввод в обращение – разные вещи. В своем интервью Мацкевич (или интервьюер) использует термин «двузлотувки военного выпуска». Если быть точным, такой термин не подходит для банкнот эмиссии 1936 года, пусть даже введенных в обращение в первые недели войны, то есть в сентябре 1939 года. Но Мацкевич и/или интервьюер – не специалисты в финансах, доказательством чего служит как раз обсуждаемый фрагмент интервью.

В русском перевода он выглядит так: Польские бумажные банкноты, преимущественно большого достоинства. Некоторые в пачках по сто, пятьдесят, двадцать злотых. Лежат кое-где и отдельные мелкие — по два злотых — купюры военного выпуска

(выделено мной – А.П.).

Но вот скан польского оригинала интервью:

И нужный нам фрагмент:



Видим, что в оригинале написано так: Polskie papierowe banknoty zlotowe, przewaznie wyzszych emisji. Leza niektore w paczkach po sto, po piecdziesiat zlotych, po dwadziescia. Leza pojedynczo i drobniejsze, wojennej emisji dwuzlotowki (выделено мной – А.П.).

В этом фрагменте Мацкевич два раза использует слово «эмиссия», причем первый раз явно неправильно (и русский переводчик поправил). Где гарантия, что он (или, скорее, интервьюер) вообще знает, как использовать это слово и чем оно отличается от «обращения»? Может быть, интервьюер просто хотел шикнуть звучным термином - ведь «emisja» = «эмиссия» звучит научнее, чем «obieg» = «обращение». К тому же, недоделанные двузлотувки эмиссии 1936 года (разновидности «b» и «c») могли и впрямь быть спешно допечатанными уже в сентябре 1939 года, непосредственно перед запуском в обращение, тогда они получаются настоящими двузлотувками «военного выпуска». И сенсация мухинцев лопается, как мыльный пузырь.